Марсель Арлан - Зели в пустыне
– Первая: "Черен днем, а ночью бел". Кто это?
– Ну, это для малышей! Кюре, конечно!
– Да. А вот эту:
Две жемчужинки,
Два фонтана
и Дыра.
– Не догадываетесь? Нет? Глаза, нос и рот, если у вас насморк!
– Хорошая загадка! – сказал мой товарищ.
– Подождите, вот вам еще одна загадка, но она сложная, предупреждаю. Мне ее загадал заезжий торговец книгами:
Горластый
будит Полумертвого,
Полумертвый встает,
одевшись, стучит в дверь своего Брата.
Брат встает, одевается,
вступает в свою Мать,
и ест Отца своего.
– Ну что? А? Не можете догадаться? Так слушайте: Горластый – это петух, рано утром он будит звонаря.
Звонарь, который спит на ходу, будит пастора, а пастор входит в церковь и причащается. Мать – это церковь, понимаете? А причащаться – значит есть тело Господа Бога – Отца нашего. Скажите, ведь хорошая загадка?
– Черт возьми! – не выдержал Баско, – она просто отличная, замечательная! Петух – Горластый и Брат, Брат – монах!
– И Матерь Божья!
– И Отец Всевышний! Это уже не загадка, а латынь просто!
Мы рассмеялись. Вдруг Жанни, хохотавшая почти до слез, повернулась к порогу и прошептала:
– Ну вот…
В дверном проеме мы увидели силуэт молодого мужчины, черты лица которого были скрыты сумерками.
– Вот что я имела в виду, – также шепотом продолжила Жанни, – когда говорила, что иногда встречаю людей… – И, обращаясь к вошедшему, сказала:
– Вы пришли к нам с визитом?
Я узнал обстоятельный медлительный голос, который, казалось, извинялся отвечая:
– Я здесь был недалеко по делу…
Это был голос Ришара, здоровяка Ришара Блезона.
– Далековато забрались от школы! – обратился он к нам. Подойдя к девушке, он приподнял шляпу:
– Добрый вечер, Жанни!
Когда длинные пальцы юноши сжали руку девушки, мне показалось, что Жанни слишком поспешно постаралась ее освободить.
– Я поздно пришел: мне нужно было подковать лошадь…
– А вас никто и не ждал, – сказала Жанни.
– Это я знаю. Но вы мне сказали…
– Что я вам сказала? Вы поинтересовались, когда я буду здесь пасти коров. Я вам ответила, что, может быть, в четверг, может, и в другой день… Это не я решаю, хозяину казалось, что еще недостаточно тепло…
– Как бы там ни было, – подвел итог юноша улыбаясь, – вы здесь – это все, что нужно.
Улыбка освещала его скуластое широкое лицо с большим носом и ртом, углы которого очень смешно поднимались, когда Ришар улыбался, а его очень светлые глаза неотрывно смотрели на вас, и начинало казаться, что они видят вас насквозь и все понимают.
– Влюбленные редко ходят одни, – прошептал Баско.
А девушке, кажется, не нравилось присутствие Ришара, настойчивость его улыбки и упорное желание завести с ней беседу.
Раздраженная, но никак не настроенная враждебно, Жанни, уклоняясь от беседы, явно щадила его…
– Я вам помешал… Вы разговаривали…
– Мы в загадки играли, – ответил я ему.
– А! Я в этом не силен, конечно, но почему бы не попробовать?
Нам очень нравился Ришар; года два назад он был школьным тренером, и довольно часто, когда он ехал за хворостом или сеном, отвозил на вокзал фрукты и овощи, он катал нас на своей повозке, но загадывать ему загадки… Он почувствовал наше замешательство и заговорил с нами о школе… Можно было подумать, что присутствие Жанни при этом не бралось в расчет, если бы Ришар иногда не бросал на нее, стоявшую в стороне прислонившись к каминной полке, взгляды, призывая ее в свидетели нашего дружеского согласия. Этим он добился того, что девушка вскоре оттаяла, сделала сначала шаг по направлению к нам, затем другой и, хотя и не стала садиться, прислушалась к нашему разговору. Конечно, в нем не чувствовались первоначальная свобода, игра и смех, но все же эта беседа была очаровательна. Никто в деревне не смог снискать большего доверия у детей, чем Ришар; конечно, он был не ребенком, но и не был похож на взрослого: мы понимали его без труда. Раз или два за то время, что мы болтали, я перехватил взгляд Жанни, направленный на молодого человека; я прочел в нем какую-то трогательную признательность и, конечно, уважение, но вместе с тем непонятное мне сожаление и, может статься, даже некоторый страх…
Корова потерлась мордой о дверной косяк и тихо промычала. Комната уже наполнилась сумерками, с выгона поднимался влажный теплый воздух.
– Пора возвращаться: животные могут замерзнуть.
– Если вы хотите, я могу помочь вам отогнать их назад, на ферму, – вызвался Ришар.
– О! Они знают дорогу, да и я тоже.
Она держалась в тени, вполоборота к нам, но нам показалось, что она уходит отсюда не без сожаления, что наполнило всех троих необычайной радостью. Она поинтересовалась, придем ли мы на выгон в следующий четверг. Хороший вопрос! Жанни вроде бы не обращалась к Ришару, но он протянул руку: – Итак, до скорого?
Она ушла, не ответив, и мы вернулись в деревню. Долго еще в ушах у нас стоял топот стада в лесу, а иногда чистый журящий или ласкающий голос, который, казалось, уже так давно нам знаком.
II
Маленькая сухонькая седая женщина с острым взглядом, презрительно поджатыми губами и властным подбородком, с тщательно причесанными на пробор волосами, в высоких дамских ботинках, очень аккуратно одетая, однако без излишнего кокетства – вот портрет Колетт Блезон, вдовы Блезон – матери Ришара; мог ли кто-нибудь из незнакомых с ней сказать, что этот ласковый, большой и нескладный юноша – ее сын? Она, казалось, сама больше других удивлялась, глядя на него. Тревожась и волнуясь по пустякам, она не переставала следить за ним; когда он куда-нибудь уезжал, хоть и ненадолго, она беспокоилась и готовилась к худшему. А Ришар? Где он находил столько терпения и внимания? Дети в нашей деревне не жаловали своих родителей особым почтением, и для меня всегда было удивительно наблюдать отношение Ришара к матери. Уходя или возвращаясь, он обнимал ее: "Мамочка…"; выше ее на голову, иногда он обращался с ней как старший брат и восхищался ее почти детской хрупкостью. Она сопротивлялась, смущенно и натянуто улыбаясь: "Ради бога! Да отпустишь ты меня наконец?" – слегка раздраженная, но и безмерно счастливая.
К ней обращались «мадам», во-первых, наверное, потому, что она приехала из соседнего городка, где ее отец служил секретарем в суде, а во-вторых, еще и потому, что она была женой оптового виноторговца. О своем муже, умершем несколько лет назад, она никогда не говорила, и все остерегались затрагивать эту тему. Этот весельчак завел в близлежащих деревнях с полдюжины романов. Он и умер во время одного из своих похождений; многие вспоминали тот зимний вечер, когда огромное тело, уложенное на повозку, в последний раз возвращалось к семейному очагу. Новоявленная вдова с сухими глазами и непроницаемым лицом попросила перенести тело в кухню на складную кровать, где ее установили специально для этого. Все было готово: лампа, распятие, самшитовая ветвь в святой воде, даже кюре и могильщик были предупреждены. Мадам Блезон поблагодарила, заплатила и захлопнула дверь.
