Бренда Пек - Всё сначала
— Кушать подано.
Дядя кивнул.
— Кликну Соломона.
Но тот уже входил, наклонив голову и загораживая низкий дверной проем широкими плечами. Вдохнув запах бекона, он воскликнул:
— Умираю от голода!
Лорен улыбнулась и указала ему на стул.
— Садитесь и ешьте, пока горячее. — Взяла пузатый коричневый чайник: — Чай с сахаром и молоком?
Чесси ел медленно, низко наклонив голову. Лорен пододвинула к нему чашку с чаем и не переставала наблюдать за дядей. Меж насупленных бровей на лбу залегла морщина, лицо хмурое.
Поглядывая время от времени на Кейда, она думала о том, какие у них могут быть секреты. Однако ей и в голову не приходило, что здесь кроется что-то серьезное. Соломона она совсем не знала, но его лицо внушало ей доверие. В резких чертах была сила и уверенность. Ей казалось, что слову этого человека можно верить.
Сидя за столом, Лорен строила разные предположения. Например, сколько лет может быть гостю? Около сорока? Женат ли он? О мужчинах она знала совсем мало. Проведя всю жизнь вместе с дядей в уединенном доме, она почти не встречалась с людьми посторонними, исключение составляли редкие постояльцы. Она не дружила с местными молодыми людьми, поскольку все свободное время проводила со скрипкой.
Тапи растянулся на полу, выложенном красной плиткой, и терпеливо ждал остатков ужина. Поев, Лорен нарезала беконную шкурку и положила в его миску. Тапи тут же все проглотил. Он обожал беконную шкурку, и, чтобы он не подавился, глотая ее целиком, приходилось резать ее на мелкие кусочки. Однажды, будучи еще щенком, он чуть не умер, подавившись таким образом.
— Я помогу мыть посуду, — сказал Соломон.
Чесси не уходил с кухни, и Лорен чувствовала его молчаливый протест. Соломон повернулся и спокойно на него посмотрел, тогда дядя, не говоря ни слова, вышел.
— Вашего дядю очень беспокоит ревматизм?
— Да, и артрит, и ревматизм. — Она вздохнула. — Помню, я тогда еще была маленькая, Чесси голыми руками рвал крапиву, он верил, что крапива поможет, но ему становилось только хуже.
Соломон кивнул.
— Это действительно помогает, примерно как иглоукалывание. Пчелиный яд оказывает такое же действие. Такое лечение называется целительством, и в основе его лежит реально существующий эффект.
— Наш доктор называет все это старушечьими глупостями. — Она рассмеялась.
Соломон криво ухмыльнулся в ответ.
— Профессиональная зависть.
Лорен обратила внимание на кисти его рук. Прекрасная форма, движения пальцев изящные и быстрые, на тыльной стороне растут тонкие черные волоски. По виду в этих руках чувствовалась упругая сила.
Соломон быстро вытирал посуду и ставил ее горкой. Она закончила мыть, вытерла руки и обернулась посмотреть, как он убирает посуду. И тут же поняла, что Соломон совершенно автоматически, не спрашивая ее, ставит все на свои места, открывая именно те дверцы шкафа, какие нужно.
По спине у нее пробежали мурашки. Ощутив перемену в настроении Лорен, Кейд повернулся и, пристально глядя черными сощуренными глазами, спросил:
— Что случилось? Голова заболела?
Лорен тоже прищурилась.
— Нет. — И уже собралась было спросить, что тут происходит, в конце концов, как Тапи выхватил у нее из рук конец посудного полотенца и стал, играя, его тянуть. Она рассмеялась, отняла полотенце, а Тапи рычал и вилял хвостом. Тем временем Соломон закончил уборку в кухне.
— Ваш дядя сказал, вы играете на скрипке. Сыграйте мне что-нибудь.
— Что ж, с удовольствием, — согласилась Лорен, не притворяясь застенчивой. Она любила играть и знала, что людям нравится ее слушать.
Она начала учиться, как только смогла самостоятельно держать инструмент. К этому времени руки дяди уже плохо его слушались, растяжка пальцев становилась все уже и уже.
Они пошли в музыкальную комнату, которая была самой большой на первом этаже, в два раза больше гостиной. Много лет назад, чтобы акустика была лучше, Чесси сломал стену между двумя маленькими комнатами.
Слух у дяди был безукоризненный, хотя он уже давно не играл. Не хотел играть посредственно. Больные руки стали для него трагедией, сделав его жизнь бессмысленной. Сейчас, казалось, он уже примирился с судьбой.
Стены музыкальной комнаты украшали афиши и программы его концертов, газетные анонсы, фотографии с дарственными надписями от тех, с кем он в прошлом концертировал.
Лорен открыла футляр, вынула скрипку и смычок, прошлась пальцами по струнам, проверяя натяжение. Чесси часто говаривал, что руки — это ее сокровище. Поразительная растяжка, пальцы и запястья гибкие и сильные. Он обещал, что она обязательно поедет в Чикаго и будет учиться у лучших педагогов. Но пока держал ее при себе, и Лорен знала, что лучшего учителя она не найдет в целом мире. Всем, что она знала, она была обязана дяде. Музыка заполняла их жизнь. Чесси передал ей все, чему научился сам. Лорен впитывала эти знания как губка, работала с одержимостью, необыкновенно быстро усваивая и запоминая.
Она начала с технически трудной пьесы Вивальди. Обычно Лорен играла ее как упражнение. Пьеса не особенно нравилась ей, она не любила, когда произведение, созданное для одного инструмента, переделывалось и приспосабливалось для другого.
Гардины на окнах были отдернуты, и можно было видеть безмолвную игру лунного света на деревьях сада. Туман над озером сгустился. Время от времени ухо улавливало жутковатые завывания противотуманной сирены, похожие на стоны смертельно раненного зверя.
От Вивальди она перешла к Паганини, лицо ее стало задумчивым.
Музыка была как бы декорацией в жизни Лорен. В этих декорациях играло совсем немного людей. Ее мать умерла, давая ей жизнь, вскоре в авиакатастрофе погиб отец. Первые шаги она сделала, держась за руку Чесси, первые слова произнесла, подражая его интонации. Когда все, что составляло дядину жизнь, рухнуло, он оставил мир, в котором жил прежде, и поселился с ней в этом одиноком доме. Иногда зимой почтальон, проезжавший на велосипеде мимо их калитки раз в день, был единственным, кого они видели. Многим такая жизнь показалась бы тоскливой, но Лорен и Чесси ни о чем не жалели, их мир был наполнен музыкой.
Уже не думая о своем слушателе, она играла свободно и изящно, светлые серебристые волосы рассыпались по плечам. С последним аккордом она увидела свое отражение в темном оконном стекле, и у нее возникло мимолетное ощущение того, что называется deja vu, однажды виденное. Ей показалось, что она уже вглядывалась когда-то в точно такое же отражение. Лорен повернулась — по-восточному непроницаемые глаза Соломона, бесстрастные как два глубоких колодца, наблюдали за ней.
