Дарья Агуреева - Утро туманное
— Он, наверное, заметил, раз доктору нажаловался.
— Уже и доктора подключили? — искренне удивилась я.
— Они думают, я не в себе, — Варя тяжело вздохнула. — Голова что-то кружится. Пойду я, пожалуй. До завтра, Вера!
Варя поплыла к выходу. Синее платье, голубая норка, серый дым… Всё пошатывается, покачивается, переливается… Тьфу! Размазня! Ведь ревёт сейчас где-то, дурочка. Или улыбается?
Я по её примеру глазами поскользила по двигающимся по периметру кафе людям. Жуют. Все. Изо дня в день. Одно и то же. Мне вдруг тоже захотелось в дым, в туман, в чёрное зимнее утро. Нет, оно синее, синее-синее.
Зеркало разбилось. Сохранился лишь один осколок покрупнее. Я в нём совсем ещё девочка. Я была у моря, где-то на юге. Лето выдалось холодное. Дни проходили пасмурной, хмурой чередой. Лишь изредка сквозь тяжесть влажного воздуха проникали какие-то жалкие обрывки солнца. Но было хорошо. Солёный ветер, незатихающая песня волн, скалы, песок. Никого. Брызги воды обжигали кожу, пронизывали моё тело, проникали в душу, вычерчивая солёные, пахнущие водорослями узоры. В волосах путалась зелень тины, ракушки. Платье всё больше роднилось с рыболовной сетью. Я уже и не помнила: русалка ли я или нет. Я забиралась на пологие, не согретые солнцем скалы и тянулась к небу, дотягивалась до него изодранными от карабканья руками, зудящими от соли кровоточащими ранками. Море дышало у моих ног. Непокорённое, оно умоляло. Смирившееся, оно манило в небытие, затягивало в бездну горизонта. Спокойное, оно угрожало. Краски беспрестанно перемешивались, насыщались. А я заворожено всматривалась в пустоту, бурлящую внизу, в высь, распростёртую наверху… Или наоборот? Не помню. Помню только, что гремела гроза, разбивали небесное зеркало молнии, ливень отгораживал и от берега, и от моря. Я срослась со своей скалой. Всё вокруг безумствовало, испепеляло себя стихийной страстью. Я была одна. Мне было дико и страшно. Так бывает со всеми. Так бывает каждый день.
РЕЖИМ ОЖИДАНИЯ
Общение с психоаналитиком укоренило во мне мысль о том, что моё отвергнутое чувство разрослось в расколотом некогда сознании мучительными комплексами. «С этим надо как-то бороться», — созрела здравая мысль и исчезла в пару дыхания. Всё шло по-прежнему. День пестрел скучными фразами, ядовитыми красками, недоумёнными лицами. Потом из чрева горизонта разливалось синее. В глубине вздрагивали звёзды. Я забирала ключи от машины у своих попутчиков и мчалась за синевой в надежде поймать её. Носилась по загадочно ночному городу до серого рассвета, сливаясь со скоростью, смущая светофоры. Но так же трепетно, как она являлась мне, синева таяла в моих алчущих руках, исчезала будто её и не было… Тогда я встречала Веру, и мы искали её в осколках дня. Ждали. Даже не знали чего именно.
— Хочется чего-то… — мечтательно сияла Вера глазами, шарила взглядом по закоулкам своей жизни.
— Главное — не разочароваться, — уныло вторила я ей.
— Ты о чём?
— Вот смотри. Нравится тебе человек. Ты его видишь, слышишь, но поверхностно. Он — загадка для тебя. А стоит приоткрыть завесу тайны — пустота, оптический обман.
— Пожалуй, — не хотя соглашалась Вера.
— Чем дальше — тем хуже, — не унималась я. — Бардак! Стоим вот на каком-то надуманном перепутье, перебираем навязчивые аллегории. Людей не понимаем и боимся… Что с этим делать?
— В темноте спящей квартиры ванная жила своей напряжённой и трудной жизнью, — насмешливо колола Вера.
— Точно!
— Жизнь коротка, давайте веселиться! Минимум усилий, максимум результата… — сыпала она оптимизмом.
— Похоже, мне нужна только скорость, — отвечала я. — Так, чтоб опомниться было некогда, задуматься! Чтоб ветер в ушах свистел!
— Сессия, — подобрала Вера нужное слово.
— Да, только смысл?
— В скорости.
— Процесс ради процесса?
— Жизнь ради жизни!
И мы ловили синеву в чужих глазах, обрывках фраз, не спеша приблизиться, чтобы она не испарилась, как испаряется утро. Шарахались от костра к костру, не останавливаясь, чтобы согреться, не задерживаясь, не подбрасывая хворост.
— Может Митюшечка в меня влюбиться? — пришла мне в голову как-то мысль о нашей мартышке.
— Учебный роман? — ужаснулась Вера.
— Скорее эксперимент.
— Мучить будешь?
— Если совесть не проснётся.
Но экспонат был слишком не интересен, примитивен. Совсем не романтичный, самоуверенный, пошлый самец семейства макак или ещё кого-нибудь из им подобных. К буржуйке Митиной мы не подобрались, не погрели ручонки. Может, её и вовсе не было? Так, одни разговоры.
— Надо поговорить, — звал Никита сквозь пелену тумана. Я поплыла за солнцем, оказалась у него дома. Меня весь день тянуло на поэзию. Не желая быть вешалкой, на которую взгромождают дурное настроение, я изображала возлюбленную Маяковского. Вошла. Резкая? Скорее неуклюжая. Замши не было. Мучила кожаные перчатки.
— Знаешь, я выхожу замуж, — я верила в свою ложь. Он будто тоже поверил. Даже не смешно. Обменялись впечатлениями: Жизнь — жестянка! Что делать?
— Ты всё скрываешь от меня что-то? — он пытался зарыться в мою любовь.
— Разве? — не пускала я.
— Ты счастлива?
— Конечно!
— Это не ответ, — не верил он. Ещё бы! Разве можно быть счастливой вне его жизни. Но я там, только он не видит. Это он возвращается назад, чтобы погреться, а не я. Что ж! Пускай. Только нелюдь не пустит к огню в такой мороз. Никита грелся и курил. Наверное, ему казалось, что дым синий. Но дым был только дымом, вонючим сигаретным дымом. Он согрелся и отпустил меня. Заплакать надо бы. Не могу. Я свободна. Я совсем не завишу ни от Никиты, ни от дыма…
Горделиво блестел новенький автомобиль, взвизгивал тормозами, кружил на поворотах. Они летели быстрее света, пока не подмигнул светофор. Стоп! Стоим. Ждём.
— Опять не успели! — огорчилась Вера.
Синева таяла на другом краю ночи. Они заворожено глядели ей вслед и не видели, как она подплывает к ним в тумане утра, неслышно подкрадывающегося сзади. Такое случается. Со всеми.
