Лайза Джексон - Бремя страстей

В больнице все звуки кажутся приглушен­ными. Дребезжание тележек и каталок, сигна­лы вызова врачей, тихие шаги — все звуки, казалось, неожиданно смолкли, когда Уилсон открыл перед ней дверь и она вошла в палату, где под стерильной белой простыней непо­движно лежал ее муж. Половину лица, правый глаз в том числе, макушку и затылок закры­вали бинты. То, что оставалось открытым, было в синяках и кровоподтеках. Распухший нос пересекали швы, мелкие порезы кожи были замазаны тонким слоем антисептика желтого цвета. Отросшая темная бородка уже чуть при­крыла открытую часть подбородка. Из капель­ницы в его вены поступала целебная жидкость.

У Кэссиди свело желудок, и она сжала зу­бы. Так вот чем это кончилось! Почему он оказался в ту ночь на лесопилке?.. С кем он встречался?.. С тем человеком, который умирал где-то в лабиринте палат этой больницы? И почему, о Боже, зачем кому-то понадоби­лось убивать его?

— Я пришла. — С этими словами она вош­ла в палату, испытывая жгучее желание повер­нуть время вспять, любой ценой избавить его от мучений. Все верно, они давно не любят друг друга, пожалуй, и никогда в действитель­ности не любили, но он не был ей безразличен.

— Ты в состоянии выслушать меня? — спросила она, но не притронулась к стериль­ным простыням, укрывавшим его тело, чтобы даже легким прикосновением не усугублять его страданий.

Его здоровый глаз был открыт, невидящий взгляд обращен к потолку. Белок глаза был неприятного красного оттенка, а зрачок яркой небесной синевы, казалось, затерялся в крова­вой паутине.

— Я пришла к тебе,— повторила она, вспомнив, что у двери стоит помощник шери­фа.— Ты слышишь?..

Внезапно глазное яблоко шевельнулось, и во взгляде, устремившемся на нее, она увиде­ла ясное сознание и такую ненависть, что чуть не отпрянула назад. Муж смотрел на жену, время для нее остановилось, потом он как будто с брезгливостью отвел взгляд и снова сосредоточился на потолке.

— Пожалуйста…— едва слышно взмоли­лась она.

Он не реагировал.

Помощник шерифа выступил вперед.

— Маккензи?

Никакой реакции.

Она нежно прошептала:

— Я хочу, чтобы ты знал, я с тобой.

Горло ее болезненно сжалось от этих слов, она вспомнила их последнюю ссору, жестокие слова, которые они бросали друг другу. Глаз моргнул, но она уже знала, что все ее усилия напрасны. Он был в состоянии слушать ее. Но не желал слышать. Он больше не нуждался в ее любви, даже больше, чем прежде, а она точно так же была не способна дарить ее. «И пребуду всегда с тобой». Она вспомнила слова брачной клятвы, и в сердце ее возникла боль, которая становилась все сильнее по мере того, как она всматривалась в этого поверженного мужчину, некогда такого сильного.

С самого начала она понимала, что их брак обречен на неудачу, и все же внушала себе, что они сумеют найти путь друг к другу.

Но она ошиблась. Как она ошиблась!..

Она выжидала, наконец глаз закрылся, хотя было неясно, заснул ли он, потерял сознание или делает вид, что ее здесь нет, что она вооб­ще не существует, как это он проделывал неод­нократно в прошлом.

На негнущихся ногах она вышла из палаты. Воспоминания захлестывали ее, воспоминания о полученной в дар и потерянной любви, о на­деждах и мечтах, что умерли задолго до по­жара.

Помощник шерифа вышел вместе с ней.

— Не хотите рассказать мне о цепочке с медалью святого Христофора?

Сердце ее подпрыгнуло.

— Я… я не могу.

— Почему не можете?

Она обхватила себя за плечи; несмотря на тепличную температуру в больнице, ее зноби­ло, как от ноябрьского холода.

— Она не из вещей моего мужа.

— Вы уверены?

От прямого ответа она уклонилась.

— Насколько мне известно, у него никогда не было ничего похожего. Она… возможно, цепочка принадлежала тому, другому челове­ку… тому, кто держал ее в руке.

— А кто он, как вы полагаете?

— Сама хотела бы знать,— с жаром от­ветила она, не давая воли памяти, которая рвалась в другое время и место, к другой люб­ви и к сверкающей серебряной цепочке с ме­далью святого Христофора. — Господи, как бы я хотела это знать!

Они прошли до конца длинного коридора и на лифте спустились на этаж, где находилось отделение реанимации. Уилсон не сумел до­биться у дежурной сестры, а может быть врача, разрешения посетить человека, который ока­зался рядом с ее мужем во время пожара, поэтому им оставалось только пройти в вестибюль и покинуть больницу. Лишь на улице, окунувшись в ослепительный послеполу­денный зной, Уилсон показал ей фотографию пострадавшего мужчины — лицо его было по­крыто волдырями, волосы полностью сгорели. Она закрыла глаза, сдерживая позывы на рво­ту.

— Я вам уже сказала. Я… я не знаю его. Даже если и знала, не думаю… я хочу сказать, что не могла бы представить…

— Ладно, все в порядке. — Впервые в голо­се Уилсона прозвучали добрые ноты, словно и ему, в конце концов, не были чужды челове­ческие чувства. — Я предупреждал, что зрели­ще будет чересчур тяжелым.

Он поддержал ее под согнутый локоть и по­мог пересечь забитую автомобилями стоянку, направляясь к служебной машине. Бросив че­рез плечо взгляд на белостенную больницу, на корпус, в котором располагалось отделение реанимации, он покачал головой.

— Несчастный ублюдок! Так кто же он, черт побери!

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1

Так вот как жила другая половина. Бриг Маккензи бросил куртку из грубой хлопчатки на сиденье своего задрипанного «харлея дэвидсона». Прикрыв ладонью глаза от резкого солнечного света, он сердито оглядел тщательно подстриженный газон, поднимав­шийся ярусами к чудовищному по размерам дому, возведенному на вершине небольшого холма. Кладка из камней поддерживала каж­дый ярус с ровно подстриженной травой и ку­стами роз, которые удивительно живописно смотрелись на зеленом фоне и наполняли воз­дух благоуханием. Всякие там одуванчики, цве­ты клевера или чертополоха не допускались на толстый ковер бьюкененовской травы.

Ранчо, если то, что он видел, можно было назвать этим словом, ничем не напоминало его собственный дом — небольшой жилой фургон, в котором он провел с матерью и братом большую часть своей жизни. Ступенькой добросовестно служил деревянный ящик из-под апельсинов, стоявший перед входом, дорожка из гравия почти заросла жесткими сорняками и цепкой травой. Возле переднего окна с не­большим навесом висела металлическая таб­личка, проржавевшая от времени, которая со­общала о гадании по ладони и духовных кон­сультациях «Сестры Санни». Его ма! Наполовину индианка, наполовину цыганка и самая лучшая на свете мать, о какой может только мечтать любой ребенок.