Доминик Данн - Строптивая

– Боже милостивый, – сказал он, подходя ближе и уставившись на нее. Он знал, что она оценивалась по меньшей мере миллионов в сорок даже при нынешнем упадке на рынке торговли произведениями искусства. Он хотел дотронутся до выпуклых мазков картины и уже протянул руку, но сдержался. Он повернулся и увидел Паулину Мендельсон, сидевшую на стуле у телефона, даже, скорее, не сидевшую, а присевшую на самый кончик стула.

– Мое сокровище, – сказала она о картине. – Свадебный подарок, сделанный мне Жюлем двадцать два года назад.

Она выглядел так же, как на фотографиях, которые он видел, – блистательно, и была одета, Филипп ни минуты не сомневался в этом, по высокой парижской моде: черный бархатный костюм в классическом стиле, не имеющий ничего общего с направлением моды того сезона. Она казалась в большей степени элегантной, чем красивой, хотя слово «красивая» чаще всего использовалось для описания ее внешности в газетных колонках о светской жизни и в журналах мод. Она была высокая и стройная, и, несмотря на две нитки жемчуга величиной с виноградину, он обратил внимание, как прекрасна ее шея. Внезапно он вспомнил фотографию Эведона этой восхитительной шеи. Ничего удивительного не было в том, что она была замужем за одним из самых состоятельных людей страны. Невозможно было представить ее женой менее влиятельного человека.

– Я видел эту картину на выставке Ван Гога в «Метрополитен», – сказал Филипп.

– Да, именно ее, – ответила она.

«Не может быть, – подумал он, – она плакала». Глаза ее были влажными, а выражение лица расстроенным. Она встала и подошла к столику, над которым висело зеркало в стиле «Чиппендейл». Из шкатулки на столике она вынула пудреницу и губную помаду, привычным и быстрым движением поправила макияж. Филипп отметил про себя, что она чувствует себя вполне комфортабельно, отлучившись от шестидесяти гостей, и не торопится отделаться от него, чтобы вернуться к ним.

– Меня часто интересовал вопрос: кто владелец этой картины. Помню, под ней была табличка «Представлена на выставку из частного собрания».

– Это было в первый и последний раз, уверяю вас. Никогда больше не допущу, чтобы она покидала дом. Это был какой-то кошмар. Казалось, что гора обрушилась, когда ее вынесли, чтобы отправить на выставку.

– Почему?

– Охрана. Вы представить себе не можете всю систему ее охраны. Даже полицейские вертолеты прикрывали сверху. Они опасались, что ее украдут, поскольку о перемещении картины было широко известно. Говорят, она стоит… о, мне даже трудно назвать ее цену, она невообразима. Смешно подумать, что бедный господин Ван Гог не смог в свое время продать ее.

Она говорила быстро, низким – с придыханием – голосом, не выделяя запятых и точек, с едва заметным акцентом, который вряд ли мог уловить тот, у кого не было няни-англичанки и гувернантки-француженки и кто не обучался в школах типа Фокскрофта. Филипп только теперь понял, почему светские дамы интересовались ею, цитировали ее слова, подражали ей.

– Кроме того, – продолжала она, – все то время, пока ее не было, пока она не висела здесь, над камином, мне ее очень недоставало. Я нахожу эту картину очень уютной, и без нее комната кажется пустой. Я пыталась повесить здесь другие картины, но ни одна из них так сюда не подходит, как «Белые розы». Я с ума схожу по этому зеленому фону.

– О, да, – сказал он, оборачиваясь к картине.

– Правда ли, что Реза Балбенкян угрожал вам переломать ноги? – неожиданно спросила Паулина.

– Да.

– Вы думаете, он мог это сделать?

– Не уверен.

– Хм…

– Вы знаете Резу Балбенкяна? – спросил Филипп.

– Жюль – один из членов его правления, а он – у Жюля, поэтому я иногда встречаюсь за ленчем с Ивонн Балбенкян, когда бываю в Нью-Йорке.

– Она замечательная.

– Вы правы, – согласилась Паулина и улыбнулась. – Гектор говорит, вы видели моего друга Гектора Парадизо? Ужасный грешник, но очень забавный. Так вот, Гектор говорит, что у Ивонн на руках мозоли от карабканья в высший свет.

Паулина засмеялась.

– Она назвала своих близнецов Окли и Огден, можете себе представить? И говорит с ними по-французски. Бедные детишки. Нью-Йорк так изменился. Боюсь, что я почти утратила вкус к нему. Теперь там совсем не так, как было, когда я там жила.

Она подошла к букету и оборвала увядший бутон.

– Долго ли вы пробудете в Калифорнии?

– Несколько месяцев, если все пойдет успешно. Я приехал, чтобы писать сценарий для фильма.

– Я слышала. Для Каспера Стиглица.

– Вы и впрямь все знаете.

– Я не знаю Каспера Стиглица. Мы мало с кем встречаемся из мира кино.

– Кроме Фей Конверс.

– Фей – совсем другая. Она принадлежит миру, а не только Голливуду. Фей может поговорить о разных вещах, а не только о том, что происходит на съемочной площадке. Ведь это так скучно, вы не находите? Разговоры о кино сводят Жюля с ума.

– С вашей стороны было очень любезно пригласить меня, миссис Мендельсон, – сказал Филипп.

– Вы это заслужили после всех этих угроз Резы Балбенкяна. И зовите меня Паулиной, а не миссис Мендельсон, а я, конечно же, буду звать вас Филипп. Вы слишком молоды, чтобы быть причиной стольких неприятностей. Сколько вам лет?

– До полуночи – двадцать девять, а после – тридцать.

– О, Боже! Мы должны это как-то отметить.

– Нет, пожалуйста, не надо, – сказал он, – я этого не вынесу. Уверен, вы не помните, но мы уже однажды встречались.

– Конечно же, я помню. В театре, на том глупом спектакле. Вы были с Мэри Финч. Ее мачеха была на моей свадьбе одной из подруг невесты, на моей первой свадьбе.

– Как поживает Роки, чей самолет разбился, а два пилота погибли?

– Какая, однако, у вас память! Роки совершенно здоров. Собирается опять жениться. Даже купил новый самолет.

– Молодец, Роки, – сказал Филипп.

– Как вы поладили с Камиллой?

– Она очень хорошая.

– Недавно стала вдовой.

– Она рассказала мне о смерти мужа в Барселоне.

– Так умереть… Вы знаете, кто она, не так ли?

– Нет.

– Дочь Сэма Уортингтона.

Это имя ни о чем Филиппу не говорило.

– Это хорошо? – спросил он.

– Природный газ.

– Думаю, это хорошо, – сказал Филипп, и они оба рассмеялись.

В этот момент в комнату вошел Жюль Мендельсон. Его массивная фигура заполнила все пространство двери.

– Паулина, гости ищут тебя, – сказал он.

– Да, уже иду, Жюль, – сказала Паулина, оборачиваясь к нему.

– Я совсем теряюсь на этих вечеринках, если тебя нет рядом, – сказал он так, словно в комнате никого не было.

– О, Жюль, не глупи.

– Они приходят ради тебя, ты же знаешь. Все замирает, когда тебя нет.