Кэтрин Скоулс - Львица
«Хорошо, — подумала Энджел. — Больному человеку очень важно пить. Поэтому всегда нужно иметь рядом достаточное количество питьевой воды».
Солнце постепенно поднималось над горизонтом, и становилось все жарче. Поблизости росли несколько чахлых деревьев, но Энджел понимала, что не сможет дотащить Лауру в тень даже самого близкого из них. Рядом с головой Лауры стоял камень, высотой почти с Энджел. Открыв мамину кожаную сумку, она вытащила оттуда китенге цвета слоновой кости с узором из розовых и коричневых птиц. Этим платком Лаура покрывала голову каждый раз, когда они въезжали в мусульманскую деревню. Энджел удалось закрепить один край платка на камне, положив сверху несколько небольших камешков. Свободной частью платка она укрыла тело Лауры. Со стороны этот самодельный навес был похож на неумело повешенную москитную сетку, которая не закрывала ног. Но, по крайней мере, лицо и туловище Лауры были укрыты от палящего солнца.
Отойдя в сторону, Энджел не без гордости посмотрела на свое сооружение. Мама часто повторяла, какая у нее умелая дочь и сколько от нее пользы. Она говорила, что это потому, что Энджел так много помогает ей в ее работе. А также потому, что Энджел выросла в деревнях, где малые дети, вместо того чтобы ходить в школу, пасут стада, а если их родители заболевали или умирали, на них ложилась ответственность за воспитание младших братьев и сестер.
— Ты как африканский ребенок, — говорила Лаура своей дочери. Энджел нравилась эта идея, и, думая таким образом, она еще больше старалась быть сильной и благоразумной.
Перед тем как залезть под навес, Энджел закатила штанину на той ноге, где был укус. Колено распухло и покраснело. Тугая повязка врезалась в распухшую плоть. Энджел закусила губу, размышляя, не развязать ей ли платок. Казалось, от повязки еще больше неудобств, но, вспомнив, как старательно Лаура обматывала ногу, решила оставить повязку на месте.
Энджел села возле Лауры. Солнечный свет пробивался через ткань навеса и придавал маминому лицу розоватый оттенок. Она выглядела почти здоровой, если бы не сероватая слюна, сочившаяся из уголка ее рта. Энджел без конца вытирала ее, но это не помогало.
Время проходило неравномерно. Порой оно текло неторопливо, а порой ускорялось. Казалось, что они только что ехали по пустыне, направляясь в маньяту и болтая о том, что будут покупать в городе. А потом вдруг Энджел увидела, что они почти полностью опустошили фляжку — небольшими глотками, когда пили по очереди. Совсем скоро ей придется снова идти к Маме Киту и отвязывать от седла очередную бутылку с водой.
Девочка окинула взглядом иссушенную, пылающую зноем окрестность. Нежные краски раннего утра сменились ярким ослепительным светом. Песок и скалы обрели свой настоящий сероватый оттенок. Даже зелень деревьев и кустарников поблекла под слоем серой пыли.
Энджел безучастно смотрела на этот пепельно-серый пейзаж, как вдруг Лаура пошевелилась. Девочка тут же повернулась и внимательно посмотрела на лицо матери. Ее лоб было нахмурен, а губы беззвучно шевелились. Она была похожа на человека, который силится выплыть на поверхность из глубокой мутной воды, стремясь к солнечному свету.
— Энджел?
В голосе Лауры слышалась тревога.
— Я здесь, мама, — наклонившись к ней, сказала Энджел.
Она ожидала, что Лаура скажет что-нибудь еще, но та молчала. Энджел начала осторожно гладить ее по голове, стараясь, чтобы пальцы не цеплялись за узлы спутанных волос. Так часто делала мама, когда Энджел болела. Гладя ее по голове, Лаура напевала песню. Постепенно вспоминая мелодию и слова этой песни, Энджел начала тихо петь:
— Дала салама мтото. Спи, мой малыш. Завтра ты проснешься и увидишь…
В песне было много куплетов — в них рассказывалось о многочисленных животных, птицах и людях, с которыми предстоит встретиться ребенку в своей жизни. Энджел пропела всю песню до конца и начала заново. Дыхание Лауры становилось все более хриплым и прерывистым, но Энджел, не останавливаясь, гладила ее по голове и продолжала петь.
По лицу девочки текли слезы, и она чувствовала их соленый привкус во рту. Энджел пела, глотая слезы, но не останавливалась. Ей казалось, что до тех пор, пока она поет, Лаура будет дышать.
В какой-то момент Энджел заметила, что дыхание Лауры становится все более поверхностным. Судорожные глотки воздуха сменились легким, почти неуловимым шелестом.
Энджел замерла. Ее пальцы все еще были в волосах Лауры, спутанных и влажных от пота. Затаив дыхание, она прислушалась. Но слышно было лишь шорох ветра в кустах и крик ворона вдалеке.
Энджел опустила голову и прижалась щекой к маминой груди. Закрыв глаза, она старалась услышать биение сердца. Но было тихо. Тишина, и больше ничего.
Ветер рванул самодельный навес, высвободив тот самый конец китенге, который был придавлен камнями. Однако Энджел успела схватить его. Она крепко прижала к себе ткань, стараясь уловить знакомый аромат ладана — это был запах Лауры. Энджел знала, что должна отвести Маму Киту и Матату к вождю маньяты, пока солнце еще высоко. Но идти никуда не хотелось. У нее снова возникло чувство, что если она останется здесь, то время тоже остановится и мир, который ей хорошо знаком, никуда не исчезнет.
Девочка достала из кармана туники паспорт. Она знала, что записано внутри этой маленькой книжечки, — время от времени мама разрешала ей полистать ее. Обычно она сразу же открывала страницу, на которой была приклеена маленькая фотография Лауры. Было забавно видеть ее в таком необычном виде — с чистыми волосами, короткой стрижкой, с помадой на губах и ожерельем на шее. На этой фотографии мама выглядела как одна из тех женщин, которые приезжают сюда на сафари. Но теперь Энджел лишь мельком взглянула на фотографию и множество пестрых печатей и сразу открыла паспорт на самой последней странице, где Лаура своей рукой написала несколько слов: Джеймс Келли, 26, Брейдинг-авеню, Саутси, Гемпшир, Англия.
Энджел знала, что Джеймс — мамин брат. Он никогда не был в Африке, и поэтому Энджел ни разу с ним не встречалась. Тем не менее однажды он прислал ей в подарок куклу, такую красивую и хрупкую, что никто не осмеливался с ней играть. Как-то Лаура завела разговор о дяде. Энджел была тогда помладше, но, несмотря на это, ей очень хорошо запомнился тот случай. Они сидели на бетонной террасе в доме сестер милосердия, ожидая, когда им вынесут медикаменты.
— Он не женат, и у него нет детей, — сказала Лаура. — Он живет в большом доме на берегу моря.
Лицо ее вдруг стало очень серьезным. Почувствовав легкую тревогу, Энджел спросила:
— А почему ты мне рассказываешь о нем?
