Наталья Сафронова - Мозаика любви

— А нашу химозу помните? Ее звали Валентина Петровна? — неуверенно предположил Уваров, который, ломая устоявшиеся представления об известных артистах, внимание к себе не привлекал, о ролях не рассказывал, знакомствами не хвастался, а скромно сидел рядом с Галиной Григорьевной и прислушивался к общему трепу.

— Валентина Тимофеевна, — подсказала Токарева, помнившая всегда всех по имени-отчеству.

— Она за год из безнадежных троечников Гришки и Валерки сделала победителей городской олимпиады по химии, — голос Тани Луговской прозвучал так же, как когда-то в классе, чуть с хрипотцой на верхних нотах.

— Меня родители заставляли, — признался Гриша, — а Валерка не мог смириться с тем, что он что-то не понимает, не может сделать, как все. Он ведь потом тоже химиком стал. Главным инженером большого предприятия.

— Что же с ним случилось? Я так не смогла разобраться, — обратилась Галина Григорьевна к притихшим одноклассникам. — Кто с ним общался до конца?

— Я, — отозвался Тимофеев, — видел его за пару дней до…

— Ты что, ничего не понял? — с упреком спросила Наташа.

— А что можно было понять в девяносто третьем? Гриша ошибается, Валерка был не главным инженером, а секретарем парторганизации. Разницу улавливаете? Ни партия, ни химия тогда никому не были нужны. Он пил последний год оттого, что не мог понять, где ему теперь быть первым, ведь все поменялось. Мы тогда с Толяном, — он кивнул в сторону Лобанова, — несмотря на мою армию и его науку, торговлишкой промышляли. Продали партию сапог, и я приехал к Валерке, денег ему привез. Хотя мы и не пили особенно, он меня не отпустил, уложил на диване. Я устал очень, заснул, а он все ходил по комнате, что-то говорил, будил меня даже пару раз. Я кивну и опять в сон проваливаюсь. А утром встал, мне бежать надо было — он спит. Ну, думаю, пусть выспится, ведь всю ночь бродил и ушел, попрощавшись только с его женой. Ну а через пару дней он из окна прыгнул.

— Проспал, значит, друга, — буркнул Федулов.

Рассказчик вскочил:

— Я один виноват, значит? Я хоть рядом был, а вы все ему в рот смотрели, а потом забыли. Если бы все вместе были, то, может, ничего и не случилось бы. Он в нас нуждался, только не мог об этом сказать.

— Почему не мог? — возразила Ира Михайлова. — Валера мне в тот год звонил, телефон где-то раздобыл.

— Я ему дала, — откликнулась Таня Луговская. — Он меня звал к Олегу в деревню, хотел покреститься.

— Ну и почему ты не поехала? — возмутилась Ольга.

— Работала без продыха на канале «2x2», помните такой? — вздохнула Таня.

— И я с ним не встретился, в плаваньи был. Когда вернулся, Милка говорит, Валерка звонил. Я кинулся, а его жена мне сказала, что уже сорок дней прошло.

— Похоже, он у всех вас помощи просил, — горько заметила Галина Григорьевна, — да никто не понял. Он же гордец был, привык, что всем нужен, а что наоборот — не знал, как сказать. У меня ведь его стихи остались где-то. Мы с ним много о поэзии говорили после уроков. Может быть, дочери передать? Ее кто-нибудь видит? Тимофеев?

— Да я свою-то вижу раз в полгода, — отмахнулся Игорь.

— Олег, а до тебя он не доехал? — обратилась Таня к отцу Олегу.

— Нет, я ведь тогда далеко от Москвы служил. Мне сестра говорила, что он звонил, спрашивал, как меня найти, но не нашел, видно. На все воля Божья.

— Давайте помянем Валерку и Сашку, пусть земля им будет пухом и вечная память в наших сердцах, — предложила Аня.

И все встали, выпили, не чокаясь, как на поминках.

— Галина Григорьевна, вам издание понравилось? — улучив момент, когда учительница осталась одна, поинтересовался Толя Лобанов, подсаживаясь со своим бокалом к юбилярше.

— Толя, ты же знал, что от такого подарка я не смогу отказаться, но неудобно, книга номерная, денег больших стоит. Мне неловко, что ты пошел на такие расходы, — несмотря на желание сохранить этот разговор между ними, Галина Григорьевна, как и многие пожилые учителя, говорила громко, выделяя каждое слово.

— Зачем же я их тогда зарабатываю, если не для того, чтобы подобные книги были у тех, кто их читает, а не у тех, кто их считает.

Каламбур собеседнице понравился, и она, одобрительно кивнув, спросила:

— У тебя дела идут хорошо?

— Если вы о деньгах, то хорошо, я владелец и совладелец нескольких компаний, могу выполнить не только ваши, но и свои желания, — успокоил ее Лобанов.

— Рада, что ты не потерялся в новой эпохе, но мне трудно представить тебя бизнесменом. Ученым, как Игорь, легче. Ты ведь после института в аспирантуру собирался? — продемонстрировала отличную память учительница:

— Я у себя в авиационном и поступил. Тематика была интересная, космическая, со стендов не вылезал днями и ночами. А потом началась эта заваруха. Я ведь рано женился.

— На ком? — Галину Григорьевну, как всякую женщину, интересовали подробности.

— Вы не знаете ее. Была первой красавицей нашего курса. В восемьдесят восьмом родился сын. Потом все начало рушиться, и я испугался, что не выполню обещания, данного самому себе, — сделать ее счастливой. Она рыдала и не могла отоварить талоны на водку и сахар. Я начал дежурить охранником по ночам на складе сельхозудобрений, разобрался от скуки в том, что называется бизнесом. Продал отцовские «Жигули», все равно денег на бензин не было, и начал свое дело. Первое время было страшно, потом интересно, потом престижно.

— А сейчас? — сочувственно положив руку на плечо Лобанова, спросила учительница.

— Делание денег — это очень простое и не интересное занятие, поэтому так мало народа его выбирают. Нового ничего нельзя, идеи только самые примитивные, даже пороки у всех одни и те же, причем основной порок — жадность.

— Толя, ты сгущаешь краски. Вокруг бизнеса сейчас столько же романтического ореола, как когда-то вокруг твоего любимого космоса.

— Вы, как всегда, правы в сравнении, но и полеты в космос — это тоже тяжелый, однообразный, каждодневный труд во имя каких-то неведомых целей. Главное отличие в том, что космонавт надеется приземлиться, а бизнесмену этого лучше не делать.

— Но ведь ты начал это, как я поняла, для семьи? Это немало, — успокоила учительница.

— Да, если она есть. С женой я разошелся два года назад, с сыном общаюсь регулярно, но не часто. Ну что это я плачусь вам? — поднявшись, Лобанов громко, чтобы перекрыть гомон за столом, предложил: — Ребята, у меня тост. Давайте выпьем за здоровье Галины Григорьевны, которая нам, седым и лысым, нужна так же, как была нужна прыщавым и тощим. Помните, как она нам говорила на уроках: «Наука может открыть тайны Вселенной, но научить жить и сделать счастливым она не в состоянии. Это подвластно только литературе».