Юлия Данцева - Мастер и Виктория
Его ладонь вдруг провела по моей груди.
- Тю, - разочарованно протянул он. – Да тут и пощупать-то нечего. Плоская как доска. Доска два соска.
Он заржал, и меня обдало отвратительным запахом нечищеных зубов, табака и пива.
Я едва сдержала приступ дурноты.
Его рука вдруг сжала мое горло, вторая рванула пуговицу на джинсах, грубо, причинив мне боль, а пальцы залезли мне в трусики.
- А тут хоть волосики выросли?
Он больно, до слез ущипнул меня там, я закричала, но потная ладонь грубо зажала мне рот.
- Не ори, дура, а то хуже будет. Толян, помоги.
Третий мальчишка, стоявший немного поодаль, несмело подошел, явно смущаясь.
- Давай, стащи с нее штаны. Пусть ее дружок полюбуется. А то, небось, и не видал, что у телок между ног.
Он снова заржал, и я почувствовала, что меня сейчас вырвет.
Парень, которого назвали Толян, видимо замешкался, потому что Ухват рявкнул на него:
- Чего стоим? Давай быстрее!
Дрожащими руками мальчишка потянул мои джинсы вниз, пытаясь стащить и трусики.
- Ну чего ты копаешься? – снова гаркнул на него Ухват. – Держи ее, я сам.
Толян прижал мои плечи двумя руками к сарайчику, а бугай грубо сдернул с меня джинсы.
Я опять закричала, дико, яростно. Отчаянно пытаясь вырваться, забилась в руках своих мучителей.
- Смотри, смотри, - сказал довольным голосом Сереге Ухват. – Правда, тут смотреть-то не на что. Целка она еще малолетняя.
И снова ущипнул меня между ног.
И тут я не выдержала. Меня вытошнило прямо на куртку Ухвату.
Он отшатнулся, матерясь, и залепил мне звонкую пощечину.
Я тихо сползла по двери сарайчика, натягивая джинсы и чувствуя, что теряю сознание.
Последнее, что помнила – были глаза Сереги. Жалость, отчаяние и стыд - вот что я там увидела. Я решила, что он стыдится меня. И в первый раз ощутила себя грязной. Будто липкие потные ладони этого бугая оставили на мне позорное клеймо, которое теперь никогда не отмыть.
Пацаны вместе с Ухватом разбежались. Сережка все стоял и смотрел на меня, а потом всхлипнул и убежал.
Так погибла наша дружба. На радость Светочке мы больше так и не смогли посмотреть друг другу в глаза. Правда, спустя недели две Серега все-таки нашел в себе силы и подошел ко мне. Виновато потупив глаза, он сказал, что не может себя простить за то, что струсил и убежал тогда. И что ему было просто очень стыдно. Не за меня. За себя. Мы неловко обнялись. Но той искренней настоящей дружбы больше не было.
В тот вечер я вернулась домой поздно, зареванная и в грязной одежде. Отец ждал меня в прихожей, с ремнем в руках. Не спрашивая, что со мной случилось, он схватил меня за волосы и потащил на кухню. И тогда, наверное, впервые, за меня заступилась мама. Вцепилась в отцовскую руку, уже занесенную надо мной.
Они страшно поругались. И он опять ее избил. Я слышала шлепки ремня, глухие стоны и звуки пощечин. Меня пронзил леденящий ужас и чувство вины. Мне показалось, что он ее убьет. Из-за меня. Я преодолела свой страх и на негнущихся ногах прошла эти двенадцать шагов по коридору. Перестав дышать, рывком распахнула дверь в родительскую спальню.
Я никогда не забуду ее лицо. Адская смесь наслаждения и боли, страдания и неземного счастья. Мой детский мозг отказывался принять это. Намотав на кулак ее длинные кудри, отец грубо входил в нее сзади, рыча от удовольствия. На ее полупрозрачной коже на спине и ягодицах вспухли багровые рубцы. На полу валялся отцовский ремень.
Они даже не заметили меня. Я мышкой скользнула обратно в свою комнату, нырнула под одеяло и разрыдалась. Отчего-то снова почувствовала себя грязной. Порочной. Испорченной. Как там, на пустыре у сарайчика. Опять вспомнила потные ладони у себя между ног и стыд в глазах Сереги. Но внизу живота скрутился тугой узел, что-то пульсировало, жгло. Я осторожно опустила руку и погладила себя там. Это было приятно и страшно. Закрыла глаза и вновь увидела лицо мамы. И услышала, как ритмично шлепают бедра отца об ее иссеченный ремнем зад. Какая-то теплая волна начала подниматься снизу все выше и выше, кровь прилила к голове и стучала в висках. Расслышала сквозь шум, как мама закричала. Дико, истошно. И это не было криком боли. В этот же момент я впервые в жизни кончила. И опять разрыдалась, от стыда и страха.
С тех пор я часто ласкала себя, когда они занимались любовью. Но однажды меня застал отец. Он высек меня линейкой по рукам и поставил на три часа на колени в угол. Совершенно голой. Запретив маме подходить ко мне. Я стискивала зубы, стараясь не разрыдаться. Когда я плакала и просила о пощаде, отец всегда только еще больше зверел. Я слышала, как тихо всхлипывает мама не кухне. И опять задыхалась от ненависти к себе.
Я продержалась в этой школе еще год. Чувствовала себя изгоем, постоянно ожидала гадостей от Светочки и ее подружек, без поддержки в лице единственного друга. Стала прогуливать, за что вызвали в школу отца. Не знаю, что именно сказала ему наша классная дама – строгая и чопорная «англичанка» Вера Петровна, но он на следующий же день забрал мои документы и перевел в другую школу.
Я вроде как получила еще один шанс. Школа, а точнее лицей, в который благодаря авторитету отца, меня взяли без вопросов, считался элитным. В нем училась «золотая молодежь» - детки чиновников, бизнесменов, и всех, кого больше волновала внешняя престижность учебного заведения, чем реальные знания, которые их отпрыски получали в его стенах. Кроме евроремонта в классах и коридорах, приличных компьютеров и неплохой еды в столовой, этот лицей был ничем не лучше, если не хуже той обычной средней школы, в которой я училась раньше.
Оценки в школе покупались и продавались почти открыто. Когда я попыталась пожаловаться на это отцу – он только хмыкнул, достал бумажник и выложил передо мной несколько купюр, спросив, хватит ли этого.
Мне было противно платить за оценки, но так делали все. Я была новенькой. Пойти против установленного порядка значило снова стать изгоем. А я отчаянно не хотела повторения этого. Старалась изо всех сил хотя бы выглядеть такой как все, слиться, не выделяться.
В классе была своя сложившаяся элита: крашеная блондинка Валерия, которая манерно называла себя Вэл, одевавшаяся в дорогие шмотки, и приезжавшая в школу на «Лексусе» с шофером, ее парень Макс – сынок депутата городской Думы, наглый и заносчивый, лихо разъезжавший на скутере. Вокруг них крутилась свита, человек пять или шесть, смотревших этой парочке в рот и «шестеривших» перед ними. Я, как новичок, да к тому же не обладающая никакими выдающимися качествами – машиной, брюликами, шмотками, сверхпопулярными родителями, автоматически попала в аутсайдеры. Но меня это даже радовало. Какой-никакой авторитет за счет отца у меня все-таки имелся, и я не была всеми презираемой белой вороной.
