Марина Львова - Саня или двойная свадьба
Глава 2
— Итак, что вы решили?
— А что вы сделаете, если я не соглашусь?
— Подам на вас в суд.
— У нас суды не успевают рассматривать гораздо более серьезные преступления.
— Смогу вас уверить, я сделаю все возможное, чтобы ваше дело дошло до суда.
— Вы мне угрожаете? Вы, такой большой и сильный, будете подавать в суд на слабую женщину?
Сидящий напротив мужчина откинулся в кресле, сложил руки на груди и принялся оценивающим взглядом рассматривать меня с ног до головы. Он и раньше изучал меня довольно внимательно. Но теперь под его взглядом мне показалось, что меня окатило горячей волной, щеки мои запылали, стало трудно дышать, я судорожно перевела дыхание. Раздался негромкий смешок. Похоже, я кое-кого очень забавляю.
— Слабой вас нельзя назвать даже с натяжкой. Не думаю, что вид бритой почти наголо женщины, изображающей из себя рокера-тракториста, вызовет сочувствие в суде. А после представленных доказательств произведенного погрома и свидетельских показаний, фотографий изуродованного автомобиля и гаража, маловероятно, что вам удастся доказать свою невиновность. Вы же отказываетесь назвать своих сообщников.
— Я была там одна.
— Ну вот, видите.
— А вы не боитесь брать меня к себе на работу?
— А почему я должен бояться?
— Я могу учинить здесь погром и похуже, чем в вашем гараже.
— Тогда я привлеку к материальной ответственности ваших родителей.
— Не удастся, я совершеннолетняя и отвечаю сама за себя.
— Есть много способов…
— Я вас ненавижу.
— Это придает пикантность ситуации. Трудности иногда интересно преодолевать. Ну как, вы согласны? А теперь идите к Людмиле Александровне, она оформит вас на работу.
— Я еще не сказала «да».
— Но вы подумали об этом, идите, нечего терять время.
Молчаливая Людмила Александровна помогла мне заполнить анкету, написать заявление, потом меня отвезли сфотографироваться и буквально через час у меня в руках были мои фотографии. Последний раз я фотографировалась при поступлении в институт. Я хорошо помню то фото, на котором я была с длинной косой и глупой улыбкой на губах.
Сам шеф отбыл на совещание в вышестоящую организацию. Перед своим уходом он поручил Людмиле Александровне мною заняться. Людмила Александровна твердым суровым голосом рассказала мне о моих обязанностях при нашем начальнике, непогрешимом Максиме Николаевиче Алексееве.
— Интересно, Людмила Александровна, по какому принципу наш начальник подбирает себе подчиненных?
— Что вы имеете в виду?
— Я спросила что-нибудь не то?
— Почему?
— Мне показалось, что мой вопрос вам не понравился.
— Просто я не поняла его.
— Все очень просто. Он что, всех нанимает по именам? Меня зовут Александра Алексеевна Смирнова. Нашего уважаемого начальника Максим Николаевич Алексеев. Получается сплошной перепев имени Алексей.
— Вы будете смеяться, но моя фамилия Алешина.
— Прямо-таки куст какой-то Алексеев распустился махровым цветом. Да нас любая проверка обвинит в семейственности, придется доказывать, что мы все не родственники.
— Я думаю, наш начальник с этим сумеет разобраться.
Наша непринужденная беседа была прервана стремительным появлением небезызвестного господина Алексеева, который выдал мне книгу с описанием компьютерной программы и потребовал, чтобы я изучила ее досконально. По счастью, я уже имела небольшой опыт работы с компьютером и к концу дня уже смогла вполне грамотно набрать и распечатать несколько служебных писем и документов.
Когда я впервые понесла своему новому начальнику документы на подпись, то испытала странное ощущение, словно сдаю зачет или экзамен. Начальник молча прочитал их, сухо поблагодарил и передал новую пачку. Так продолжалось несколько дней подряд. К концу недели я уже вполне уверенно шлепала по клавишам. Пятница ознаменовалась тем, что мне выплатили зарплату за пять проработанных дней, и начальник вызвал меня в свой пустой кабинет, в котором гулким эхом отдавалось каждое слово.
— С понедельника у нас начинается ремонт. Чтобы не дышать краской, отправляйтесь закупать мебель. Поможешь Людмиле Александровне. Я давно хотел спросить, ты всегда поешь, когда работаешь?
— Я не замечала. Иногда пою. А что? Это вам мешает?
— Ты не обращала внимания на то, что ты поешь?
— Нет, а что?
— Ты сегодня целый день пела одну песню с достаточно приятной мелодией, но слова… не выносят никакой критики.
— Вы о чем?
— Целый день сегодня звучало: «Я мажу губы гуталином, я обожаю черный цвет…» Это, конечно, дело вкуса, но дальше, если я не ошибаюсь, было так: «Убей себя, убей меня, ты не изменишь ничего…» А в припеве, если не ошибаюсь, была такая строчка: «Давай вечером умрем весело…»
— Я не понимаю, чем вы недовольны. Эту песню передают по радио. Вы находите ее неприличной? У вас прямо-таки пуританские взгляды. Если я вас шокирую…
— Я только просил, хотел попросить, чтобы ты не пела подобное в присутствии Людмилы, ей это может не понравиться.
— Так это она вас попросила мне сказать, да?
— Она никогда ни о чем не попросит для себя, ей о нашем разговоре ничего не известно. Я тебя прошу в порядке личного одолжения.
— Хорошо, я больше не буду петь.
— Я не запрещал тебе петь, это не мешает работе. Только подумай о своем репертуаре.
Из этого разговора я только поняла, что наш шеф очень трепетно относится к Людмиле и что ему иногда совсем не чужды простые человеческие чувства.
Просьба моего начальника, по правде, меня слегка озадачила и заставила более пристально присмотреться к моей сослуживице, когда она вернулась из банка.
Бывают люди-фонарики — рядом с ними светло и тепло, бывают, как фейерверк — стремительно взлетел, рассыпался яркими искрами и погас, кажется, что с ними весело и хорошо, а погасла последняя искра, и ты оказываешься в полной темноте, становится сразу холодно и одиноко. Людмила была маленькая и невзрачная, словно прогоревшая в костре потухшая ветка, чуть тронешь ее — и она рассыплется в серый пепел. Мы с ней почти не разговаривали, целыми днями она корпела над финансовыми документами, считала и пересчитывала сметы, доходы и расходы, ездила в банк, вела всю бухгалтерскую отчетность. Максим Николаевич сказал, что с моим приходом количество ее работы уменьшилось ровно наполовину. Как же она умудрялась справляться со всем без меня? По ночам она, что ли, еще работала?
Почувствовав на себе мой взгляд, она оторвалась от своих бесчисленных бумаг и подняла на меня глаза.
