Обещаю, больно не будет (СИ) - Коэн Даша
— Аля, ты бесполезно сотрясаешь воздух.
— Ай, — отмахивается мать, — помоги её лучше переодеться. Опоздаем же.
Куда опоздаем? Зачем? Почему?
Насильно умывают холодной водой. Затем крутят как куклу, меняя мокрые тряпки на сухие, но мне плевать. Я — овощ. Фактически! Да и толку нет. Как было холодно и мерзко, так и осталось. Что внутри, что снаружи. Так бывает, когда гадят в душу. Особенно самые близкие. И любимые...
Наконец-то выходим из квартиры. Мать выкатывает в подъезд два больших чемодана и закрывает за собой дверь. Я хмуро и непонимающе смотрю на них.
— Мам? — подбородок начинает жалобно дрожать.
— Мне не нужны проблемы, Вера. А ты к ним ещё и прилично прибавила. Семью в грязи вываляла, да и сама изгваздалась с ног до головы. Теперь уже не отмыться!
Отвожу взгляд, грудь начинает судорожно вздыматься, запуская во мне новый приступ истерики.
— Или отыграем, доченька? Давай вернёмся, и завтра ты в развесёлую припрыжку поскачешь в гимназию, где каждый будет тыкать в тебя пальцем и называть подстилкой Басова. И это в лучшем случае. Ну, об этом ты так безудержно мечтаешь?
— Нет, — хриплю я, начиная задыхаться от иррациональной внутренней паники.
— То-то же, — кивает она, — значит, не все ещё мозги растеряла со своими любовными любовями.
Поспешно выходим из дома и садимся в машину, что уже услужливо ждёт нас у подъезда. Хотя меня, скорее силой туда трамбуют, потому что я вновь превращаюсь в изломанную куклу. Проживая очередную катастрофу в своём умирающем мире, я не замечаю того, что автомобиль, в который мы сели слишком шикарный, а водитель и вовсе одет в чёрный костюм-тройку.
Я отмахиваюсь от всех этих нестоящих для меня деталей. Снова ударяюсь в тихие слёзы, жалея себя, потому что больше некому. И на две недели мысленно прощаюсь с городом, с которым теперь у меня ассоциируется самая большая в жизни боль и самое огромное счастье, пусть и искусственно раздутое.
Пусть! Зато я была всегда честна, в отличие от всех этих беспринципных гороховых шутов.
Правильно мать меня увозит. За две недели у меня всё отболит, затянется и покроется пуленепробиваемой коркой новой брони. А дальше я вернусь и с высоко поднятой головой пройду мимо того, кто вытер об меня ноги.
Я пройду, да! А он увидит, что не сломил меня. Не превратил в пыль. Да, возможно, я вышла из этой партии проигравшей, но зато стала сильнее и умнее. Ведь теперь я назубок выучила тот урок, что мне так усердно вкладывали в голову.
Монстры любить не умеют. Лишь загоняют и рвут на части, забавы ради.
Всхлипнула судорожно и стиснула дрожащие пальцы, а затем постаралась выдохнуть своё отчаяние, когда машина остановилась у железнодорожного вокзала. Водитель помог выгрузить чемоданы из багажника и угрюмо кивнул моей матери.
А дальше перрон, вагон и женское купе, где кроме нас никого.
— И в какой монастырь едем? — неузнаваемым, изуродованным душевной болью голосом прервала я затянувшееся молчание, когда состав тронулся, а проводник принёс нам постельное бельё.
Мать с бабкой переглянулись, но на вопрос мой не ответили.
— Спи, Вера, — только и услышала я глухой приказ, а затем легла на верхнюю полку и попыталась уснуть.
Но увы. Сердце, разорванное в клочья, корчилось в невыносимой предсмертной агонии. Суставы выкручивало, а кости ломало — это тело рвалось туда, где по нему уже раз и абсолютно хладнокровно проехались танком. Спустя пару часов стало и вовсе невыносимо. Я скрутила пододеяльник жгутом и вставила его между зубов, а затем накрылась подушкой с головой, принимаясь беззвучно орать в никуда.
И только мелькающие в окне фонари были свидетелями моих сердечных мук. Мать и бабка тихо посапывали на нижних полках. Им не было дела до того, что я изнутри вся сгораю.
Через шесть часов и сорок две минуты поезд остановился на неприметном полустанке, а мы, кутаясь в свои ветровки, вышли в промозглую ночь. Молча добрались до куцей вокзальной площади. Поймали сонного бомбилу, который без особого желания довёз нас до нужного адреса.
Только остановился он не перед воротами древнего храма, а возле двухэтажного жилого дома с белой и потрескавшейся штукатуркой на стенах.
— Мам? — поёжилась я и покосилась на беспробудного спящего мужчину, вольготно развалившегося на ближайшей лавочке.
— Что, не нравится? — неожиданно зло огрызнулась мать и я тут же боязливо отступила шаг назад.
— Я не понимаю, — растёрла лицо ладонями, приказывая подбородку не дрожать.
— А что тут понимать, Вера? Это твой новый дом, — указала она выкрашенной синей краской балкон на втором этаже, — привыкай.
О боже...
Глава 4 – Святая женщина
Вероника
Квартира, в которую мы поднялись по деревянным, чуть поскрипывающим ступеням была небольшой, но трёхкомнатной. Её нам открыла заспанная соседка, которая оглянула мать с головы до ног заинтересованным взглядом, хмыкнула, буркнула: «сами там разберётесь» и захлопнула дверь.
Мы прошли в, пахнущее пылью и запустением, помещение и переглянулись. Я таращила глаза в панике, на меня же смотрели с нескрываемой злостью.
— Чемоданы утром разберём, а теперь спать.
Я возражать не стала. Прошла в комнату, на которую мне указали, а затем расстелила на кровати, сложенное стопкой, чистое постельное бельё. Но уснуть не могла. Я ещё не знала, но бессонница на долгие месяцы стала моей верной спутницей, нагоняя ужасы и в без того серое, засыпанное пеплом существование.
Дальше дни летели мимо меня монохромным калейдоскопом, не отличаясь друг от друга особо ничем, за исключением того, что градус моей агонии лишь повышался день ото дня. Усугубляло ситуацию то, что у меня совершенно не было никакой связи с внешним миром. Снова лишь кнопочный телефон с тарифом «родительский контроль», да зомбоящик, по которому больше врали, чем говорили правду.
Так и жила. Тупо уставлюсь в окно, картинка, за которым особо никогда не менялась и тихо плакала, чтобы не раздражать мать. Она вообще не считала, что у меня возникли какие-то проблемы. Наоборот, это я их создала сама, но не себе, а им расчудесным.
Неблагодарная тварь — это прозвище всё чаще с язвительными, наполненными ядом интонациями, вырывалось из уст дорогой родительницы тогда, когда она думала, что я ее не слышу.
В школу в этом году я уже не пошла, но мельком видела выбеленное штукатуркой большое трёхэтажное здание, когда меня отправляли в магазин за хлебом. Там-то я и узнала название места, в котором мы очутились.
Это был крохотный посёлок с населением всего чуть более трех тысяч человек. Но, увы, расположенный в горно-лесной местности, между двумя живописными речушками, он совсем не радовал меня своей первозданной красотой. Скорее наоборот, ещё больше угнетал, ибо казался ещё глуше того закрытого городка, в которым мы жили до трагических событий в нашей семье и переезда на берег Чёрного моря.
— Мам, пожалуйста, давай вернёмся, — в один из дней, когда стало почти невыносимо, тихо и с отчаянием произнесла я, сидя за столом в кухне.
— Вон дверь, — кивнула мать, — я тебя не держу. Бог даст, не пропадёшь.
— Ну почему? Это же только моя боль. Я с ней справлюсь!
— Боль твоя, а позор мой.
— Пожалуйста...
— Не заставляй меня произносить то, что я однажды тебе уже говорила, Вера. Тогда я о своих словах пожалела, но сейчас не уверена, что результат будет таким же.
Значит, она не забыла тот случай, ссылаясь на якобы пьяный лепет? Что ж, я не удивлена. Да и я тоже всё помнила до сих пор и в мельчайших подробностях. Интонации. Её злое рычание мне в лицо. Десять лет прошло с тех пор, но я никогда не смогу забыть, как родная мать говорила то, что ни один ребёнок на свете не должен услышать от своего самого любимого в мире человека.
«Ты! Это ты должна была сдохнуть в моём утробе, а не Игорь! Ты! Я столько молилась об этом. Мечтала, что однажды проснусь, а у меня случился выкидыш, но нет. Боже, ну почему я тогда не сделала аборт? Почему? Ты же мне теперь словно кость поперёк горла! Дышать мешаешь! Жить мешаешь! Никогда не смогу тебя полюбить. Слышишь? Никогда! Смотрю на тебя и вижу самодовольную рожу твоего папаши. Вы оба исковеркали мне жизнь! Ненавижу вас обоих!!!»
