Переплетение судеб (СИ) - Ланкастер Наталья

- Скажи.

-Что? – я позволяю усмешки исказить мои губы. – Я тебя плохо расслышала.

- Скажи мне, в каком он состоянии, - она буквально рычит, лицо ее красное и выглядит это столь отвратительно, что хочется рассмеяться. Ах, месть так сладка. – Пожалуйста.

- Ну, раз ты так просишь, - я пожимаю плечами.

Но больше ничего сказать не успеваю, меня прерывает рука на моем плече и насыщенный аромат кофе из стаканчика, появившегося у меня прямо перед носом. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, кто там, что абсолютно не обязательно – эти ухоженные руки с чуть сморщенной от старости лет кожей я узнаю уже из тысячи, так часто я их видела за последнюю неделю. Элизабет Николсон, любимая матушка моего мужа, души в нем не чающая: черная грива в которой основательно проявилось серебро после последних событий. До этого ярко-голубые, словно летнее небо, глаза сейчас будто обесцветились, стали блеклыми, потухшими, от недосыпа проявились синяки под глазами, и сама она стала выглядеть лет на десять старше своего возраста. Вот, что горе и беспокойство за ребенка делает с людьми.

- Не надо ей ничего говорить Дженни, - она смотрит пустым взглядом на эту женщину, и я вижу, как трясутся ее руки, то ли от усталости, то ли от сдерживаемой злости. – Она вообще не имеет никакого права знать о нем ничего. Уходите, мисс Уайт и больше не появляйтесь здесь, по-хорошему прошу.

- Да как вы!? – вновь поднимает визг Мелисса, тыкая пальцем в уставшую мать. – Это из-за вас он женился на этой дешевой курице, и именно из-за вас он сейчас лежит в той койке, ведь если бы не ваше решение, то он бы не должен был возвращаться домой к ней! И его бы не сбил водитель!

У меня словно алая пелена перед глазами поднимается, я не помню, как оказываюсь рядом с этой женщиной, не помню, как моя рука поднимается и опускается уже на ее щеку. Лишь вижу, как голова блондинки дергается, и чувствую, как ладонь моя горит пламенем.

- Послушай меня внимательно, сука, - рычу я ей в лицо, пока она смотрит на меня испуганными зелеными глазами, держась за лицо. – Не смей больше и слова молвить в сторону мамы, слышишь меня. Она виновата!? Да если бы тебя не заботили лишь его деньги, глядишь вам бы все позволили, но нет, жадная эгоистичная дрянь, ты сама во всем виновата. И то, что он женат не на тебе, и то, что он сейчас лежит там без сознания, все это твоя вина. Ты могла измениться ради него, но нет, куда там, шмотки и косметика тебе важнее мнения его любимой матери о тебе; ты могла бросить его после свадьбы и найти другого, но тоже нет, решила стать любовницей и забирать все его свободное от работы время. А теперь ты еще и его маму обвиняешь в том, что это ее вина, что ее любимый сын сейчас в тяжелом состоянии и не известно очнется ли!? Вали нахер отсюда, пока я твою рожу всю не исполосовала и все твои наращённые волосы не повыдирала, и не смей даже приближаться к больнице и к его семье!

Плевать я уже хотела на то, как на меня здесь смотреть будут, унижать Элизабет я не позволю – она единственная, кто по-доброму ко мне обращалась, заменяя мне маму, которой уже очень давно со мной нет.

- Миссис Николсон, - я оборачиваюсь к ней, вижу бледное как полотно лицо, и слезы в уголках глаз. – Не слушайте ее пожалуйста, вы ни в чем не виноваты. Все будет хорошо.

Я забираю у нее стаканчики с кофе и чаем, ставлю их на стул, что стоял не подалеку и позволяю себе обнять эту хрупкую женщину.

- Все будет хорошо, обещаю вам, Джим поправится, вы же знаете, он сильный. Ваш сын самый сильный на свете, он выздоровеет.

- Ты ведь не бросишь его, если вдруг его ноги.. – Она крепко вжимается в меня, сдавливая меня руками, будто тисками. И откуда в ней столько силы.

- Ни за что не брошу, - я осторожно поглаживаю ее по спине, забирая всю ее дрожь. – Я поставлю его на ноги. Клянусь вам.

- Как мама? – он отворачивает голову к окну, пока я вглядываюсь в его ожесточившийся от болезни профиль.

- Ты бы с ней поговорил, она ведь тебе лучшего желает, - я вздыхаю. – Знаю, что этого брака никто не хотел, у нас тобой своя жизнь была, но ведь Элизабет как лучше для тебя хотела.

- Это ты-то лучше? – он усмехается, а глаза его вновь становятся злыми и там, на дне этой серой бездны горит адским пламенем ненависть. – Не смеши меня. Слабая, бесхребетная, девчонка, что ты вообще умеешь кроме уборки и готовки? Изредка показывать свои зубки? Или ты настолько хороша в койке и мне стоит начинать жалеть, что я не успел проверить? Ты своим согласием мне жизнь испоганила, ты понимаешь это своим крошечным мозгом или нет!? Вряд ли, куда уж там, послушная собачка своего жадного до власти папаши не может иметь мнения, твои извилины вообще там наверно заржавели.

Он рычит. Буквально рычит. По-звериному. И рык этот полон боли и ненависти, и отчаяния. Бьет по самому больному. И я чувствую, как жгучие слезы заслоняют мои глаза, все расплывается, но я стискиваю зубы, прикусываю щеку изнутри, ощущая металлический привкус крови на языке, лишь бы не показывать ему своей слабости. Только не перед ним. Не заслужил.

Терпи, Дженнифер, просто терпи.

- Ненавижу тебя, - хрипло шипит он. – Из-за тебя я здесь, не будь тебя, я бы был цел, а не калекой. Я бы был с Мелиссой, а не смотрел на твою рожу каждый божий день. Меня от тебя тошнит уже.

Вдох-выдох. Дыши.

- Лучше бы тебя машина сбила, - ярость в его словах бьет наотмашь, в жизни не ощущав на себе такой волны ненависти, чувствую, как ноги подгибаются. – Тогда бы я с легкой душой потребовал развод, раз уж ты не смогла иметь детей.

Не в силах выносить этот поток слов, который иглами вонзались мне в сердце, я вылетаю из палаты, не замечая, как сшибаю кого-то, лишь слышу, как что-то звенит, разбиваясь.

Глава 5.

Теодор.

Направляясь к своему новому пациенту, Джеймсу Николсону с довольно обычной травмой после такой аварии, в которую он попал, я остановился около аппарата с кофе, надеясь, проснуться. Ночное дежурство даёт о себе знать, сказываясь на самочувствие. Краем уха слышу как медсестры – молодые и очаровательные, но совершенно не умеющие держать язык за зубами – пересыпают косточки жене моего пациента.

«Ты бы видела, что здесь пару недель назад было. Просто невероятно, - щебечет рыжеволосая девушка своей подруге, - помнишь того симпатичного мужчину из 609 палаты? Так вот, он же женат, как оказалось ещё и по расчету. Он пока в коме был сюда его любовницу прибегала. Такую сцену устроила, просто жуть».

«И что было-то, не молчи, - не выдерживает вторая, карие глаза ее нетерпеливо сверкают».

«Начала жену его обвинять, мол, эта она виновата в том, что она не могут быть вместе, потом маму его обвинила в том, что сын ее сейчас на больничной койке лежит – если я правильно поняла, это именно ее идея была сына женить. Так его жена не выдержала, когда миссис Николсон – матушку – начала эта мадмуазель обвинять в таком, такую пощечину ей закатила, что даже у меня в ушах зазвенело. Угрожала ей всю рожу расцарапать, да волосы повыдирать. Ух, такая сценка была».

«Блин, я бы хотела на такое глянуть. Но серьезно, любовница? Жаль его женушку, так унизительно наверно было» - вторая девушка качает головой.

Как же я не люблю все эти сплетни. Какая вам разница вообще, как люди живут, за собой бы так следили, как за чужой жизнью. Смотрю на них долгим взглядом и спустя пару минут они, наконец, меня замечают, ойкают, и, опустив головы, бегут по своим местам. Я прямо чувствую, как у меня глаза закатываются. Не люблю таких, лишь бы языком потрещать, а не работать.

Вздох срывается с моих губ. Как же я устал. Делаю пару шагов в сторону палаты, как мимо меня быстрым шагом буквально пролетает миссис Николсон, жена моего пациента. Замечаю пару слезинок, что скатываются по ее щеке, и первым делом думаю, что это все-таки не мое дело, мало ли, что у них там произошло, но воспитание матери даёт о себе знать.