Чувства наизнанку - Даша Коэн

— Таня! — рычит он мне вслед, а я только вскидываю руку с поднятым средним пальцем и еще сильнее припускаю в сторону лифтов.

— Иди ты к черту! — шиплю я и на ходу ловлю спустившийся с ноги чулок.

Визуализация

Таня Сажина

Марк Хан

Нина Ковалева

Глава 2. О том, как я потеряла стыд…

Таня

— Тань! Танюха! Татьяна Юрьевна, черт тебя раздери! — вырывает меня из сна голос моей закадычной подруги.

— А-а? — вздрагиваю всем телом и разлепляю я глаза, осоловело смотря по сторонам и решительно не понимая, что происходит.

— Бэ! — рычит Ковалева.

— Ты на кой, спрашивается, разбудила меня, женщина? Мы что, горим? — бухчу я, переворачивая подушку прохладной стороной, а потом снова заваливаюсь на нее и блаженно выдыхаю.

Так по кайфу! Прохладно…

Ведь тело странно ломит, и вообще в комнате что-то неприлично жарковато.

— Вот так значит? Я ее тут от кошмаров спасла, а она морду воротит, неблагодарная…

— Кошмаров? — приоткрыла я один глаз.

— Кошмаров!

— Какая содержательная беседа у нас с тобой выходит с утра пораньше, но давай перенесем ее на более позднее время, — снова пытаюсь ухватить дрему за хвост.

— Кошмаров, Тань, — бухтит Нинка, и я прямо вижу, как она обиженно надула губы.

Снова открываю глаза, и точно — сидит, словно надутый ребенок, хорохорится.

— Ну че там? — сдаюсь я и переворачиваюсь на спину.

— Че, че… Стонала, будто тебя режут, и все повторяла как заведенная: «Марк, не надо. Марк, отпусти…».

Ля, какие веселые истории!

Внутренности моментально обварило кипятком да так неожиданно и сильно, что пришлось судорожно стиснуть бедра. А потом медленно прикрыть глаза и беспечно улыбнуться подруге, чтобы не выдать себя с головой. Чтобы она не увидела в моих бесстыжих глазах даже намека на то, что я позволила вчера с собой сделать.

— Вот же мерзость какая! Даже во сне мне покоя не дает, гадкий тарантул! — пожала плечами и показательно вздохнула.

— Что он тебя там пытал, Тань?

— Где? — ужаснулась я.

— В кошмаре твоем, ну!

— А-а-а, ну да пытал, Нин, — кивнула я и снова откинулась на подушку, прижимая руку к неистово колотящемуся сердцу.

И в этот самый момент картинки сновидений, словно яркие грани калейдоскопа, завертелись в моем сознании. Зачем мои замшелые мозги решили все это прокрутить во снах еще раз — черт его знает! Но, Боже, да, это случилось! Снова. Как наяву.

Я. Он. Чертов стол…

Так, стоп!

— И как пытал? — никак не могла угомониться подруга, а с ней и услужливые воспоминания усиленно бомбардировали мои мозги.

Поцелуи. Прикосновения. Толчки.

— Лишил премии на полгода, Нинусь, — проскрипела я и накрылась подушкой с головой.

— Извращенец! — зарычала подруга, а я ухмыльнулась, искренне соглашаясь с такой формулировкой.

Ковалева еще что-то бухтела и вздыхала, затем встала и потопала в душ, а после на кухню, чтобы сварить себе кофе позабористее. А я только слушала ее возню и снова медленно погружалась в сон. Почти растворилась в его теплых, обволакивающих объятиях, а потом мое сознание прострелила ужасная, просто отвратительная мысль: сегодня суббота, а это значит, что уже послезавтра я должна буду прийти на работу в офис, где будет и Он тоже.

Прийти и взглянуть ему в глаза!

И тут же протестующий стон сорвался с моих уст. А потом и еще один вперемешку с рычанием.

Да за что, блин, мне это все? За что?

— Ты что тут опять стонешь, горемычная? — ворчит Нинка, и я чувствую, как под ее весом прогибается скрипучий диван.

— Ну что за утро? Уже постонать не дают спокойно человеку, — бухчу ей в ответ и выныриваю из-под подушки.

— Утро начинается не с кофе? — протягивает она мне кружку с ароматным напитком, все как я люблю: черный и без сахара.

— Не с кофе, — согласно тяну я и делаю большой глоток, жмурясь от удовольствия, — спасибо!

— Пять рублей, — лохматит мне волосы Нинка и встает на ноги, — слушай, мне тут из салона написали, один мой мастер заболел. Ты как, не обидишься, если я скажу тебе, что через два часа должна выйти на замену? Лето, отпуска, мне некого больше выдернуть.

— Не обижусь, — пожимаю плечами, — но с одним условием, Нин.

— Ась? — подняла на меня свои глаза подруга.

— Выброси уже этот диван! Мне двадцать два, но после ночевок у тебя я целый день чувствую себя старой вешалкой. И, вообще, ремонт бы тебе тут не помешал, а на его время ты и у меня пожить можешь.

— Нет, — решительно рубанула воздух Ковалева, — это память о Степе. Мы в этой квартире когда-то все сами делали, а потом ее обставляли. Понимаешь?

— Понимаю, Нин. Только Степы твоего уже семь лет как нет в живых. Пора бы уже…

— Да, Тань, — перебила меня подруга, — тебе пора домой, да и у меня дела.

Обиделась. Впрочем, как и всегда при воспоминании о ее покойном супруге. Но я предпочла забить на это, а уже спустя час входила в свою маленькую студию, что снимала вот уже три года в спальном районе столицы.

Это были тридцать два квадратных метра моей личной крепости. Неприкосновенный бастион, куда я допускала только избранных. Здесь, за железной дверью, я переживала свои взлеты и падения, вот и теперь прошла и уселась на диван, тупо оглядывая пространство.

И совершенно не понимала, что мне делать дальше.

Изводила себя весь день страшно. На нервяке перемыла квартиру, перегладила все постельное белье, перестирала шторы, разложила в шкафу все вещи по цветам и даже окна надраила до идеального блеска. Умаялась как проклятая, а от навязчивых мыслей в своей голове так и не избавилась. Нет-нет, да замирала каменным изваянием и снова пропускала через себя бурю воспоминаний, а потом летела на кухню и жадно хапала ледяную воду.

Потому что стыдно. Потому что недопустимо. Потому что нельзя!

Но понедельник, как бы я того не хотела, все-таки наступил, и я, дерганная и с искусанными губами, хоть и с опозданием, но появилась в офисе. Все оглядывалась по сторонам, короткими перебежками добралась до лифта, а на своем этаже словно мышка прошмыгнула за рабочий стол в огромном опенспейсе. И — в компьютер, чтобы ничего не видеть и не слышать. Хотя, каюсь, прислушивалась к каждому звуку и шороху, боясь увидеть Хана и его стальной взгляд, устремленный