Спой для меня (СИ) - Рина Старкова
В животе порхали миллиарды самых красивых бабочек, и все дела по дому давались с легкостью даже в два часа ночи. Я приготовила покушать, выпила кофе, протерла всю пыль и налила в ведро воду, чтоб отмыть полы. Ругалась себе под нос, что отец опять ходил по ковру в обуви, когда пылесосила старенький половик. Теперь, двигаясь с тряпкой в руках к входной двери, я напевала себе под нос выдуманный восточный мотив.
Дверь хлопнула слишком резко, я даже вздрогнула и выпрямилась. Отец посмотрел на меня исподлобья. Мрачные голубые глаза сверкнули холодом, он пошатнулся, облокотился на стену и расстегнул легкую куртку. Я с ужасом рассматривала кровоподтек на его лице, чуть ниже правого глаза. Губы мужчины тоже были разбиты, кровь размазана по подбородку густым, еще не засохшим слоем. Я сглотнула ком в горле, оглядывая рваную куртку и брюки с огромной дырой на правом колене. Дыхание замерло от страха.
— Что случилось? — слова давались мне с вселенским трудом. Казалось, что земля ушла испод ног и я лечу неизвестно куда.
— Не твое собачье дело, Вика, — даже не смотря в мою сторону, будто я не стою даже простого объяснения, буркнул отец. В грязной обуви пройдя по только что надраенному до блеска пола, мужчина рухнул на диван и захрапел.
А я так и остолбенела в прихожей, смотря на него печальным взглядом. Опять он напился. А если перебрал с алкоголем до такого состояния, значит был в казино или карточном клубе. Судя по тому, что выглядел он, будто с войны вернулся, то снова проиграл что-то в карты. Только вот, что?
С нашей маленькой квартиры уже пропал магнитофон, драгоценности мамы, которые я не успела вовремя спрятать, телевизор, стол, мой телефон… неужели в этот раз проиграл холодильник? Или какой-нибудь сервиз?
В голове медленно, будто фильм в замедленной съемке, поплыли воспоминания. Трое высоких накаченных мужчин без стука прошли в нашу квартиру. Я в это время пекла блинчики на кухне, но услышав незнакомые голоса, тут же отвлеклась и вышла в коридор. Один из жутких мужиков с шрамом на лице уже прошел в спальню и примерялся к нашему телевизору. Отец стоял посреди комнаты, опустив голову, только смотрел, как технику собираются вынести. Ох, как я разозлилась! Как огрела того, кто остался в прихожей, тряпкой, и тут же об этом пожалела. «Рыпнешься, поедешь на органы, девочка» — с этими словами я была прижата к стене.
Телевизор унесли в неизвестном направлении.
А «любимый папочка» вместо извинений треснул мне пощечину, чтобы больше не лезла ни в свое дело и сидела тихо, когда кто-то приходит к нам в дом, чтобы забрать имущество.
Я поежилась, в одно мгновение стало неуютно и отвратно. Закрыла глаза, сжимая в руках половую тряпку. Как же хотелось просто пройти в комнату и придушить собственного родителя за все эти муки. За его пристрастие к азартным играм, за то, что пьет и курит наркотики, за то, что из-за него умерла мама.
Слезы покатились из глаз, как две полноводных реки. Мама… единственный человек, которого вспоминать спокойно я не могла. Потерять самого родного человека для девочки двенадцати лет — самое худшее из всех существующих мук. Сердце больно кольнуло от нахлынувшей скорби, в глазах потемнело, и я скатилась по стене на пол. Закрыла рот рукой, чтобы не разбудить пьяного отца и не нарваться на новую порцию побоев.
Успокоиться получилось лишь утром, когда я обессилевшая рухнула на матрас, брошенный на полу, как для собачки, накрылась махровым потрепанным пледом и быстро уснула.
Мне снился прекрасный сон. Я на сцене большого театра в обворожительном голубом платье в пол, окруженная столбами белого света софитов, тяжелый дым плывет в моих ногах, как большое красивое облако. Все замирает, тишина позволяет мне слышать, как бьется собственное сердце… и я начинаю петь, обнимая рукой основание микрофона. Люди в креслах не дышат, все смотрят на меня, внимая каждой ноте, взятой мной так идеально чисто, так нежно и легко. Среди присутствующих в зале на первых рядах замечаю маму. Сердце бьется быстро-быстро, я беру высокую ноту и…
Просыпаюсь.
Окруженная сигаретным дымом и отвратительным запахом. Отец сидит на диване, в руке уже не первая сигарета, в пепельнице целый букет бычков. Рядом с пепельницей на диване, прожженном в нескольких местах, стоит бокал с алкоголем. Закрываю глаза, чтобы не видеть его. Голова кружится от запаха. Снова и снова папа вытягивает из меня часть души и жестоко ее убивает. Разбивает меня вдребезги. Я как конченая дура жду от него извинений, слов поддержки, но напрасно. У этого человека не осталось ничего святого, только зависимости.
— Я вижу, что ты не спишь, Вика, — слышу приглушенный голос Юрия Малинова, и внутри все сжимается. Хочется исчезнуть, раствориться, провалиться куда-нибудь, только не видеть избитого отца в грязной майке и трениках, снова проигравшего зарплату.
— Доброе утро, папа, — не открывая глаз произношу я тихо, надеясь, что он не услышит.
— Доброе утро, мое сокровище.
Сокровище? Так он меня еще никогда не называл. Именно это слово заставило меня приподняться с матраса и посмотреть на него широко распахнутым взглядом, полным непонимания.
— Послушай меня без истерик, без слез. Просто послушай, — Юрий Малинов даже не смотрит в мою сторону. Туманный взгляд направлен в пустую стену, где раньше был телевизор. От предчувствия чего-то недоброго, тело несмело дрожит.
— Что случилось? — томительное ожидание заставляет меня нарушить устоявшуюся тишину.
— Сейчас приедут люди и заберут тебя. Я… я… проиграл… тебя… в карты, — папа опускает голову и потирает переносицу.
Что?
Целый мир замер, остановился. Я отвела взгляд. Пустота. Мрак. Холод. Я ничего не почувствовала. Будто это в порядке вещей. Будто меня каждый день проигрывали в карты. Осознание происходящего подкрадывалось ко мне со спины, как хищный зверь, и я кожей чувствовала его разъяренное дыхание.
— Сейчас ты примешь душ, Вика, наденешь свое лучшее белье, платье, и уедешь из нашей квартиры, — голос звучал тихо и напряженно, отравляя ядом сознание. Липкий и мерзкий страх прокрался в сердце, и я сжалась. Подогнула к себе колени и обняла ноги. Внутри все болезненно двигалось, дышать стало сложно.
— Этот человек, Амурский, мать его, Герман, сам тебе все расскажет. Жить ты будешь
