Будь, пожалуйста, послабее - Виктория Осадчая
— Хорошо, — между тем безразлично пожала я плечами.
— Тогда сегодня в шесть у нас репетиция.
Ушел, больше не сказав ничего. Ну и славно, будет время подумать. А вечером я была в школе, нервно покусывала губы, направляясь в спортзал, где уже звучала музыка.
— Думал не придешь, испугалась, — прозвучало от Ромы вместо приветствия.
— Тебя что ли, Барышников? — о, да! Я узнала его фамилию. Так было легче язвить. Правда танцевали мы молча. Я схватывала хореографию, которая, кстати, была не особо трудная. Но вот для многих пар это было, похоже, каторгой. Ее я освоила уже к следующей репетиции. Мне нравилось находиться рядом с ним, мне нравилось ощущать свою руку в его, прикасаться к нему, и чувствовать с какой осторожностью он прикасается ко мне, как аккуратно делает поддержку, поднимая меня на вытянутых руках. И даже разница росте не смущала. Потому что уже тогда его рост был за метр восемьдесят, а я тянула на семиклассницу с метром шестьдесят и худенькой фигуркой с острыми подростковыми коленями, которых безумно стеснялась. По-моему, ему был очень комфортен и мой овечий вес, и моя комплекция.
Через три репетиции мы даже начали мимолетом общаться в школе, потому что до этого кроме «Привет!» больше в лексиконе фраз не присутствовало. Перешли потом на «Как дела?», далее уже фразы подлинее и поинформативнее.
Майские праздники ознаменовались кучей выходных и очень редкими репетициями, потому что была подготовка ко Дню Победы, где меня задействовали в смотре строевой песни. Это была элита, которую снимали с уроков, которой все потакали и считали, чуть ли не национальными героями. А ко всему прочему мы еще и выиграли среди двенадцати школ города. И вечером того же дня после небольшой вечерней репетиции последнего звонка, Барышников поперся меня провожать. Разговор по дороге завязался как-то сразу, мы смеялись, откровенно друг над другом издевались. Постояли даже перед моим домом, поболтали. Я больше слушала его, чем рассказывала, потому что о своей жизни говорить я не любила.
— Все, Ром, мне пора! — огласила я вердикт после двадцатиминутного излияния души с его стороны, из которой я узнала, что он средний ребенок в семье. Что у него есть старший брат и младшие брат и сестра, что с отцом он не очень ладит, что жизнь он принимает как кино, потому то сам может себе писать сценарий.
— Хорошо, — как-то грустно согласился он. — Арин… — окликнул, когда я уже дошла до калитки.
— Что? — остановилась я.
— А поцелуй на прощание? — мне было легче думать, что он шутит, но все таки вернулась и чмокнула его в щеку, приподнявшись на цыпочки.
— Разве это поцелуй, Погудина? — хмыкнул Рома, мгновенно притянул меня к себе и поцеловал по-настоящему, в первый раз в жизни, мой первый поцелуй. Он был сладкий, дурманящий, безумный. Потому что целоваться Барышников умел. Я даже не сопротивлялась если честно, а он меня через мгновенье отпустил.
— Вот это поцелуй, малышка, — улыбнулся он, чмокнул меня еще раз в губы и, попрощавшись «До завтра», растворился в вечерних сумерках. А я так и осталась стоять, смотря вслед исчезающей его высокой худощавой фигуры, не понимая еще, что попала, при чем конкретно и сильно.
Уснуть я так и не смогла, хотя бабушка суетилась, видя мой потерянный вид, мою рассеянность. Напоила на ночь теплым молоком с медом, даже колыбельную попыталась спеть. Я с наслаждением принимала ее ласки, когда теплая морщинистая рука гладила меня по волосам, и успокаивающе баюкал хриплый голос. А я, чтобы ее не обидеть притворилась спящей. На самом деле мысли в голове кружили разные. И, наконец, решившись, нашла в журнале вызовов его номер. Он звонил как-то, не помню по какому поводу, но я принципиально номер не сохраняла.
«Барышников, это что было? Что за нафиг?» — руки дрожали, потому что по идее этого я не должна была делать. Но сделала, показала, что я думаю о произошедшем, о нем. Два часа ночи, на вряд ли ответит. И уже было повернулась на другой бок, оставив телефон на тумбочке позади, как звук входящего сообщения заставил меня подскочить. Может, прояснит? Я не была до конца честна с собой, мне не хотелось ясности, мне просто хотелось услышать о его симпатии. Да-да, я простая смертная девушка, и весна так же действовала на меня. Глубоко выдохнув, я открыла конвертик с заветными словами от абонента «Барыш». Так его именовали окружающие, на сколько я знала.
Барыш: «Хотел попробовать какая ты на вкус, малышка. Тоже не спишь?))))))».
Я: «Проснулась от жуткого кошмара. Что ты за извращенец такой?»
Барыш: «Надеюсь, я снился, хотя жанр сна меня беспокоит. Я рад, что смог вытащить тебя из твоей защитной раковины. И…ты сладкая!»
Сладкая… Сладкая? Сладкая! В животе завязался тугой узел, который заставлял дыхание сбиваться, а сердце стучать сильнее. Что ответить? В этих раздумьях, с улыбкой на лице, я погрузилась в глубокий сон. А на утро на дисплее телефона я обнаружила еще два сообщения: «Твое молчание я расцениваю как испуг», и через пятнадцать минут еще одно: «Не обращай внимание на прошлое СМС. Я понял, что ты просто уснула. Сладких снов, малышка!».
Ромка был прав, я испугалась. Первый раз такие чувства во мне вызывал парень, первый раз я испуганно пряталась от него на переменах в школе, только чтобы не столкнуться. Я не знала, что ему сказать. Я не рассматривала до вчерашнего вечера его как потенциального молодого человека. Я и Барышников, да это смешно. Оказалось, что нихрена не смешно. После уроков я осталась дежурить, выпроводив Алиску домой, мол «безДвозДмезДно, то есть даром», она чуть ли не покрутила пальцем у виска, но упускать такой шанс не стала. Лешка как верный телохранитель ждал меня, сидя на парте, помогать боялся, потому что я наорала, когда он полез. Нервы были не к черту. Извинилась, но так и не допустила. Трудотерапия всегда была полезна. Если я хотела о чем-то подумать, я всегда бралась за уборку.
— Лех, выйди, мне поговорить нужно, — тон этого голоса с хрипотцой не терпел возражений или пререканий. Посмотрев на мою понурую голову, мой сосед вылетел из класса, хлопнув дверью.
— Привет, Ариша! Спрятаться от меня хотела? — Ромка скрестил руки на груди, оперся плечом о дверной косяк, разглядывая, как я нервно тру доску. Это выражение лица не говорило ни о чем хорошем, плотно сжатая линия губ так же твердила о крайней степени недовольства, а вот глаза горели.
Оправдываться
