Девичник. Объект желаний - Рощина Наталия

Когда он от нас ушел, мне было десять лет. Наступили еще более грустные времена. Мама стала нервной, постоянно срывалась на крик. Я так не любила ее в эти минуты. Я давала себе слово, что никогда не буду так ни с кем разговаривать. Но в то же время, несмотря на столь детский возраст, я понимала причины маминых срывов, старалась не обижаться на нее. Она оказалась не готова к роли главы семьи, хотя всячески пыталась быть сильной, независимой. Красивая молодая женщина с ребенком — она растерялась, едва находя в себе силы делать вид, что все в порядке. Она делала это ради меня, чтобы доказать, что мы прорвемся сами, без мужской опеки.

— Мы и сами чего-то стоим, — часто повторяла она в то время.

С уходом отца сразу стала ощутима материальная сторона — нехватка денег. Наш холодильник был похож на образцово-показательный — вымытый, словно всегда готовый к продаже, пустой и сияющий. Купить что-либо новое из одежды становилось событием грандиозного масштаба. Мои мечты о подарках свелись к нулю — ничего лишнего, все только самое необходимое. Мама теперь уходила раньше, чем я шла в школу, и возвращалась часто тогда, когда я уже спала. Она постоянно отсутствовала, и, решив, что я слишком предоставлена самой себе, отдала меня на продленку. Я просила ее не делать этого, обещая приходить после школы домой и быть паинькой до самого ее возвращения. Но она не слышала моих просьб. Мама забирала меня с продленки последней, а чаще это вообще делала соседка — сердобольная одинокая женщина, проникшая к маме жалостью, выказывавшая искреннее желание помочь. В субботу-воскресенье, на которые я возлагала столько надежд, мама все равно не была со мной. Она на скорую руку готовила завтрак, потом долго приводила себя в порядок и уходила сразу после полудня, предупредив, что вернется поздно. До сих пор помню эти долгие, одинокие бесконечные дни и телевизор — мой единственный бессменный товарищ в то время.

— Теперь я — единственная кормилица, Лада, — строго говорила мне мама. — Твой отец оказался безжалостным и бросил нас на произвол судьбы…

Мне так не нравилось, когда она плохо говорила о папе, но я боялась ей перечить.

— Я должна много работать, дочь, очень много. Привыкни к тому, что у меня нет выходных. Тебе придется повзрослеть чуть быстрее твоих сверстниц. Учись ухаживать за собой и помогать мне.

— Но хотя бы в воскресенье ты можешь побыть со мной? — сквозь слезы спрашивала я.

— Нет.

Она не объясняла сути своей работы, просто каждый раз возвращалась затемно, а я делала вид, что сплю. Исподтишка я наблюдала, как мама не спеша переодевается, ненадолго исчезает в ванной, а потом устало садится на диван и долго смотрит себе под ноги. Так она могла сидеть настолько долго, что я успевала по-настоящему уснуть. Жили мы в небольшой однокомнатной квартирке-хрущевке. Я спала на кровати, а мама — на диване, что стоял у противоположной стены. Пожалуй, то, что я постоянно притворялась спящей, вскоре сослужило мне плохую службу. В одно из поздних субботних маминых возвращений я услышала в коридоре необычный шум. Вскоре я поняла, что мама вернулась не одна. Укрывшись почти с головой, сквозь оставленную щель я увидела, как в комнату вошли двое: мама и какой-то мужчина. Я чуть было не вскочила с постели, решив, что это папа вернулся, но не успела сделать этого. Мужчина стал напротив окна, и я, привыкшая к темноте, четко увидела, что это не отцовский профиль. Мне стало грустно, а потом — страшно. Я не понимала, что этот чужой мужчина делает у нас в столь поздний час. А мама подошла к нему, прижалась, обняла за шею.

— Не волнуйся, — прошептала она, но я слышала каждое слово. — Она спит как убитая. Она будет так спать до утра. Обними же меня…

Помню, что в ту ночь я не сомкнула глаз. Мне было страшно и противно. Я не до конца понимала, что происходит, затыкая уши, чтобы не слышать скрежета дивана, стонов матери и тяжелого дыхания мужчины. Это продолжалось бесконечно. В какой-то момент одеяло, которым они укрывались, упало на пол, и я увидела обнаженного мужчину на коленях. К нему в какой-то неестественно близкой позе прильнула мама. Они совершали странные движения, потом вдруг падали на диван, словно лишившись сил. Я думала, что сойду с ума, и была безмерно счастлива, когда мужчина поднялся с дивана и отправился в ванную. Пока он шел, бесстыдно обнаженный, я успела разглядеть то, чего до тех пор не видела никогда. Голый мужчина произвел на меня не самое приятное впечатление. Я четко увидела то, что не должна была видеть. Размеры мужского достоинства привели меня в шоковое состояние. Я знала, каким неприличным словом мальчишки старших классов называют его, а теперь убедилась, что ему подходит любое название, таким мерзким он мне показался. Для себя я сравнила его с торчащим носом Буратино, только потолще.

Потом в ванную направилась мама. Они там долго хихикали, плескались. Я лежала и думала, что если это повторится еще раз — я уйду жить к бабушке. Она, конечно, будет спрашивать, почему я так решила, а я была уверена, что ни за что не скажу правды. Разве можно признаться в таком? Я тешила себя напрасной надеждой. Кто же мне позволит уйти? Бабушка была очень старенькой, болезненной и едва могла ухаживать за собой. Мама никогда не разрешит мне жить у нее. Но сама мысль о том, что я могла бы совершить такой поступок, меня успокаивала.

Когда мужчина ушел, я мгновенно уснула. Так повторялось несколько суббот подряд. Я уже потеряла им счет. К тому, что происходило на мамином диване, я даже привыкла и научилась засыпать под ритмичные скрипы, вздохи-охи. Мне было стыдно смотреть матери в глаза, а она, вечно занятая, вечно спешащая, не замечала, что со мной творится. Потом мужчины стали приходить поздно ночью и по воскресеньям. Я была готова смириться и с этим, но… Самым страшным было то, что это был не один и тот же мужчина. Разные, совершенно разные! Я ничего не понимала, а спрашивать боялась. Вопрос означал бы признание в том, что я все это время была словно у замочной скважины. В один из тяжелых понедельников, когда я едва могла раскрыть глаза, чтобы подняться в школу, мама недовольно поглядывала на меня. Ей пришлось чуть ли не стаскивать меня с постели. Накладывая мне в тарелку подгоревшую яичницу, мама ворчала:

— Сколько же тебе нужно спать, спящая красавица, чтобы ты выглядела бодрее? Бери с меня пример: работаю с утра до ночи, а выгляжу очень даже свежей и отдохнувшей.

— Ты высыпаешься?

— Человеку не обязательно дрыхнуть по восемь-десять часов, как говорят врачи. Они вообще мало что понимают в жизненных потребностях, — философствовала мама, что бывало с ней редко. — Так сколько нужно тебе, как думаешь?

— С девяти до семи, — не притрагиваясь к еде, ответила я.

— И что? Ты вчера во сколько уснула?

— Сразу, как только ушел тот мужчина, — тихо сказала я и несмело подняла на маму глаза.

Больше не было сил скрывать. Я должна была признаться в том, что все вижу, ничего не понимаю и очень прошу объяснений. У мамы стало такое лицо, что я решила: она сейчас ударит меня, накричит, отругает, а она вдруг резко села. Словно ей подсечку сделали, закрыла лицо руками и заплакала. Мне стало так больно, что я тоже тут же разревелась. Я пыталась обнять ее, успокоить, но она отталкивала меня. Она как будто не хотела ко мне прикасаться, не хотела смотреть на меня. Тогда-то я впервые почувствовала себя виноватой. Это ужасное ощущение, когда даже жить не хочется.

— Мам, прости меня, — просила я, а она, не говоря ни слова, быстро оделась и пошла на работу.

Я подбежала к окну, чтобы проводить ее взглядом. На моем лице невольно появилась улыбка, потому что никакие невзгоды не могли изменить маминой походки. Она парила над асфальтом, покачивая бедрами, обтянутыми недавно сшитой юбкой, более короткой, чем носили в то время. Все-таки мама у меня была очень красивая. Даже мне было понятно, что она нравилась мужчинам. Если с папой у нее ничего не получилось, если он разлюбил ее, то обязательно найдется тот, кто захочет на маме жениться. Я была бы не против нового папы. Мне казалось, что я смогла бы принять его, подружиться. Я заранее была к нему положительно настроена. Хотелось бы, чтобы он и ко мне относился хорошо, но ведь обычно так и бывает. Наивная девочка. Я действительно так думала. Я была уверена, что нельзя жениться на женщине, не любя ее ребенка, то есть меня.