Анна Берсенева - Лучшие годы Риты
Ну и выпила она, конечно, – хоть и не много, но все же. Это способствовало благодушию. Может, не только это, но что еще, Рита понять не могла. Понимание ускользало от нее, и ей уже даже интересно было поймать его за виляющий хвостик, разобраться – а почему, собственно, ей легко и чуть ли не хорошо в давно забытом, ничем ей не близком круге одноклассников, и даже музыка, отборная отечественная попса, не режет слух.
– Рит, а где твой Салынский сейчас? – спросила Наташка.
– Понятия не имею, – пожала плечами Рита. – В Америке учился, в Хьюстоне, а куда потом подевался, не знаю.
– Ну вот! – засмеялась Наташка. – А влюблена же ты в него была – мы угорали вообще. Прямо не узнать тебя было. Так вот любовь и проходит, – глубокомысленно заключила она. – Как молодость – без следа.
– Ну почему без следа? – возразил Митя Гриневицкий. – От молодости много чего остается.
У Мити если что и осталось от молодости, то привычка к клетчатым рубашкам. Рита его особенно, правда, не разглядывала, но и на беглый взгляд было заметно, что он выглядит старше своих лет. Их общих лет.
– Ну что вы сидите! – воскликнула Соня, подходя к столу. – Давайте хоть потанцуем! Помните, как на выпускном выплясывали?
Из всего выпускного Рита помнила только свой медленный, томительный танец с Игорем. Все остальное действительно прошло, растворилось в прошлом, и действительно без следа. Как будто происходило не с ней, а с каким-то другим человеком; да так оно и было, конечно.
Танцевать под песню Наташи Королевой она не пошла, а осталась за столом с Гриневицким. То ли его тоже не привлекали развлечения такого рода, то ли он просто забыл, как вообще танцуют. Второе, кстати, вероятнее: присмотревшись, Рита поняла, что Митя выглядит не только старше своего возраста, но и как-то проще, чем выглядел в юности. В школе он лучше всех шел по математике, и можно было ожидать, что к сорока годам чего-нибудь в жизни добьется. Но судя по вот этой опрощенности, которая проявлялась в едва определимых, но неопровержимых деталях – в стрижке, сделанной в дешевой парикмахерской, в загрубелости рук, в застиранности рубашки, которую он надел в ресторан, – было понятно, что этого не произошло. Если бы он не назвал себя, Рита его и не узнала бы, может. Как располневшую Наташку не узнала, и мужа Сони, и многих, с кем не встречалась двадцать пять лет.
Муж Сони, отплясывавший в общем кругу, вдруг что-то вспомнил, подошел к столу и сказал Гриневицкому:
– Мить, насчет террасной доски я договорился, завтра тебе отзвонюсь.
– Ладно, – кивнул Митя.
Они не сказали друг другу ни одного необычного или хотя бы интересного слова, но то, что сказали, вдруг поразило Риту. То есть не слова их, не смысл сказанного, а что-то в интонациях, в жестах.
Она наконец поняла, что показалось ей таким удивительным в сегодняшней встрече, какое ощущение точно прошло мимо нее в череде множества испытанных ею – в отличие от большинства ее одноклассников – жизненных ощущений.
Это было физическое ощущение того, что ты проживаешь свою жизнь среди людей, которых знаешь с рождения.
Увидев после двадцатипятилетнего перерыва Наташку, и Олю Трофимченкову, и Шефуню, и Гриневицкого, Рита не могла не заметить, как сильно они переменились. И сама она, конечно, переменилась не меньше, и это, наверное, расстроило бы ее и даже испугало, если бы не ошеломила ее сейчас и не отвлекла вот эта догадка – что у одноклассников, живущих в Меченосце, есть то, чего нет и никогда не будет у нее: ежедневная, повседневная жизнь среди тех, с кем связана молодость, связано детство. Вот ведь все они не воспринимаются ею как чужие – ни Наташка с ее рыхлой фигурой и безвкусным макияжем, ни Шефуня с его глупым всезнайством, ни Митя в тусклой клетчатой рубашке. Они отличаются от нее во всем, а стены между ними нет, и разговаривать с каждым ей так же легко, как в детстве, и до сей минуты она даже не сознавала, что это так, просто разговаривала весь вечер, как в первом или в десятом классе. Но для нее это стало так только сегодня и на один вечер, а они каждый день живут среди своих, в биополе своих – и это такая жизнь, которой у Риты нет и никогда уже не будет. Может, она не особенно хороша, эта их жизнь, и даже наверняка так и есть – что хорошего в ежедневном общении с Наташкой или с быстро опьяневшим Сониным мужем? – но это жизнь, которой Рита лишена. И ничего с этим уже не поделаешь – людей, которые окружают тебя сейчас, в нынешней твоей жизни, не вставишь ведь в свое детство и не проживешь с ними первую юность, а значит, никогда уже не сделаешь их по-настоящему своими. Ты навеки среди чужих.
Рита даже поежилась от этой догадки.
– Холодно тебе? – спросил Гриневицкий.
– Нет, – ответила она. – С чего ты взял?
– Дочка так ежится, когда ей холодно.
– Сколько твоей дочке? – машинально спросила Рита.
– Пятнадцать. А у тебя дети есть?
– Нет.
– Почему?
Все-таки Гриневицкий переменился не только внешне: раньше он не задавал бестактных вопросов.
– Так, – пожала плечами Рита. – Не сложилось. – И неожиданно для себя предложила: – Давай выпьем.
Гриневицкий отказываться не стал. Текила на их половине стола кончилась, и он принес ее с другой половины.
– И соль вот, – сказал он. – Но лайма нет.
– И не надо, – махнула рукой Рита. – Текила и без лайма хороша. Просто мягкая водка.
Она действительно любила текилу, хотя мода на нее давно прошла. Впрочем, она ничего в своей жизни не делала из таких посторонних соображений, как мода.
Видимо, именно эта рюмка текилы, выпитая с Гриневицким, оказалась последней каплей для того, чтобы Рита опьянела по-настоящему и море стало бы ей по колено. Ну, не море, может, нет ведь здесь никакого моря… Но музыка есть, и пол дрожит от топота танцующих, и что это она сидит как засватанная?..
– Пошли, Митька, танцевать! – объявила Рита, поднимаясь из-за стола.
Стул, с которого она встала, при этом опрокинулся, так что выглядел ее порыв, наверное, очень уж разухабисто. Ну и ладно! Не все ли равно, как она выглядит в Митиных глазах? А другие и вовсе на нее не смотрят – танцуют в свое удовольствие. И она будет!
Она схватила Митю за руку и потащила в общий круг. Вместо Наташи Королевой как раз запел Челентано, это было приятно. Да и вообще приятно отплясывать так, чтобы пол под ногами трещал! Среди развеселившихся, смеющихся, ни единой задней мысли не имеющих людей, которых знаешь почти с рождения.
Рита в самом деле плясала так, что чуть каблуки не сломала, и сломала бы, если бы это были шпильки, но она давно уже не носит шпильки, каблуки у нее удобные, и туфли тоже, удобные и красивые, разрисованные, эх!..
– Митька, надо срочно выпить еще, иначе упаду, – заявила Рита, обнаружив себя в его объятиях.
