Люси Монтгомери - Энн в Инглсайде
— А он еще такой малыш, что можно ночью тихонько прийти посмотреть, не скинул ли он одеяло, и укрыть его снова, — с завистью в голосе сказала Диана. — Моему Джеку уже девять лет, и он мне этого больше не позволяет. Говорит, что уже большой. Как жаль, что дети так быстро растут!
— Мои, слава Богу, еще не считают, что они большие. Но я заметила, что с тех пор как Джим пошел в школу, он уже не хочет, чтобы я держала его за руку, когда мы идем по улице, — вздохнула Энн. — Но пока еще и он, и Уолтер, и Джефри хотят, чтобы я целовала их на ночь. Для Уолтера это своего рода ритуал.
— И тебе пока не надо беспокоиться о том, кем они станут, когда вырастут. Джек вот заявил, что когда вырастет, станет солдатом… Подумай только — солдатом!
— Я бы на твоем месте не волновалась по этому поводу. Потом у него появится другое увлечение, и он забудет про солдата. Джим заявляет, что станет моряком, как капитан Джим, в честь которого его назвали. А Уолтер проявляет склонность к поэзии. Он отличается от всех остальных. Но все они любят деревья и обожают играть в так называемой «Лощине». Это такая лесистая низина позади нашего сада, где масса извилистых дорожек, а внизу течет ручей. Собственно говоря, в ней нет ничего особенного, но если для всего Глена это — просто «Лощина», для моих детей это — сказочная страна. Я так рада, что завтра вернусь в Инглсайд и буду рассказывать детям сказку на ночь, и хвалить папоротники и кальцеолярии, которыми так гордится Сьюзен. Она считает, что на папоротники у нее легкая рука. Их-то я восхваляю совершенно искренне… но кальцеолярии! Они, на мой взгляд, вообще не похожи на цветы. Но я ни разу не сказала и не скажу этого Сьюзен — зачем ее обижать? Стараюсь как-нибудь обходить эту тему. Пока что это у меня получалось. Сьюзен — это моя опора! Не представляю, что бы я без нее делала. А я еще, помнится, говорила Джильберту, что не хочу, чтобы в доме были посторонние. Да, мне очень хочется домой, но одновременно мне жаль уезжать из Эвонли. Здесь так красиво… и здесь Марилла… и ты. Наша дружба — это такая замечательная вещь, Диана.
— Да… и мы всегда… то есть… я не умею говорить так, как ты, Энн… но мы остались верны своей клятве «быть друзьями до гробовой доски», правда, Энн?
— Да, остались и никогда ей не изменим.
Энн взяла Диану за руку, и они долго сидели молча. На траву легли длинные вечерние тени. Солнце село, небо, которое виднелось в просветах между задумчивыми деревьями, стало из розового сиреневым, потом бледно-серым. Вечерний воздух звенел посвистом малиновок. Над цветущими вишнями зажглась большая яркая звезда.
— Первая звезда всегда кажется мне чудом, — мечтательно проговорила Энн.
— Как не хочется отсюда уходить, — отозвалась Диана. — Так и осталась бы здесь навсегда.
— Я тоже, но надо все же помнить, что нам не пятнадцать лет и на нас лежат семейные обязанности. Как пахнет сирень! Даже голова кружится.
— Я никогда не ставлю букеты сирени в доме — очень уж сильный запах. — Диана взяла в руки тарелку, на которой лежал оставшийся кусок шоколадного торта… посмотрела на него с вожделением… покачала головой и положила в корзину с видом человека, совершившего акт самоотречения.
И они не спеша пошли домой. За холмами догорал закат, а сердца их были согреты сознанием, что их детская дружба переросла в привязанность, которую они пронесут через всю жизнь.
Глава третья
В последний день недели, которую Энн с таким удовольствием провела в Эвонли, она с утра отнесла цветы на могилу Мэтью, а потом отправилась в Кармоди и там села на поезд. В начале пути она вспоминала дорогих людей и дорогие места, которые остались позади, но потом ее мысли устремились вперед, в Глен Сент-Мэри, где ее ждали не менее дорогие люди. Ее сердце пело: она едет домой, в Инглсайд, в дом, где любой человек, переступая порог, ощущает тепло домашнего очага, в дом, заполненный смехом, и серебряными кружками, и фотографиями, и детьми… ее ненаглядными детками с кудряшками и пухлыми ножками… Она снова увидит милые комнаты… и стулья, и платья в шкафу, которые так терпеливо ее ждали… Милый Инглсайд, где так часто справляют дни рождения и где ей шепчут на ухо такие важные детские секреты.
«Как это прекрасно, что мысль о возвращении домой приносит радость», — думала Энн, доставая из сумочки письмо, которое ей прислал старший сын и над которым она так весело смеялась прошлым вечером, с гордостью читая его вслух обитателям Грингейбла. Это было первое письмо, полученное ею от детей. Для семилетнего мальчика, который только год как ходит в школу, это было очень даже милое письмо, хотя орфография Джима пока хромала на обе ноги, а в углу красовалась большая чернильная клякса.
«Ди вчера праревела весь вечер, потомушто Томми Друк сказал, что сожет ее куклу на костре. Сьюзен расказываит нам скаски на ночь, но они не такие интиресные как твои мамочка. Вчера она пазволила мне посеять грятку свеклы…»
— И как я могла целую неделю быть так счастлива вдали от них? — с упреком спросила себя хозяйка Инглсайда.
— Как замечательно, когда тебя встречают на станции! — воскликнула Энн, сойдя с поезда в Глен Сент-Мэри и падая в объятия Джильберта. Она никогда не была уверена, что он сможет ее встретить: в Глене все время кто-нибудь либо рождался, либо умирал. Но возвращение домой теряло большую часть своей прелести, если на станции ее не ждал Джильберт. И какой на нем красивый новый костюм! «Хорошо, что я надела под коричневый костюм эту блузку в горошек, хотя миссис Линд сказала, что в дорогу так не наряжаются. Зато Джильберт увидел меня в новой красивой блузке», — радовалась Энн.
Веранда Инглсайда была увешана разноцветными японскими фонариками, и во всех окнах горел свет. Энн побежала по обсаженной нарциссами дорожке:
— Я приехала, Инглсайд!
Через минуту на ней повисли радостно визжащие дети, а Сьюзен Бейкер стояла, как ей, по ее понятиям, приличествовало, в дверях и улыбалась. У каждого из детей, даже у двухлетнего Джефри, в руках был букетик цветов, собранный специально для мамы.
— Спасибо, мои милые! Как здесь хорошо, и как приятно видеть, что дети рады моему возвращению!
— Если ты еще когда-нибудь от нас уедешь, мама, — серьезно произнес Джим, — я устрою себе апенцит.
— А как ты это устроишь? — спросил Уолтер.
— Ш-ш-ш, — Джим толкнул Уолтера локтем и прошептал ему на ухо: — Я знаю как: просто говоришь, что страшно болит живот… Но это я, чтобы напугать маму и чтобы она больше не уезжала.
Энн хотелось сразу сделать тысячу вещей: обнять и поцеловать всех и каждого, выбежать в сад и собрать букетик анютиных глазок — в Инглсайде анютины глазки росли повсюду, поднять с пола старую куклу, выслушать все последние новости, которые так и сыпались из детей и Сьюзен. Как Нэнни засунула себе в нос крышечку от тюбика с вазелином, а доктора не было дома, и Сьюзен чуть с ума не сошла от беспокойства («Давно я так не волновалась, миссис доктор, голубушка»); …как корова миссис Палмер съела пятьдесят семь гвоздей и к ней пришлось вызвать ветеринара из Шарлоттауна; …как папа очистил газон от одуванчиков («И как только он нашел время, миссис доктор, голубушка — он за эту неделю принял восемь младенцев»); …как мистер Том Флэгг покрасил усы («А его жена умерла всего два года назад!»); …как Роза Максвелл отказала Джиму Хад-сону, и он прислал ей счет на все, что на нее истратил за время ухаживания; …как у кота Картера Флэгга собаки отгрызли кусок хвоста; …как Джефри нашли в конюшне под ногами у лошади («Я думала, у меня сердце оборвется, миссис доктор, голубушка!»); …как Ди весь день пела: «Мама скоро будет дома, будет дома, будет дома» на мотив «Как мы весело живем»; …как у Джо Риза один котенок родился зрячим и теперь страшно косит; …как Джим, одеваясь, случайно сел на липучку от мух; …как Шримп свалился в бочку с дождевой водой («Он бы обязательно утонул, миссис доктор, голубушка, но, слава Богу, доктор услышал его вопли и вытащил оттуда за задние лапы»).
