Линн Мессина - Дизайн мечты
— Привет, — запросто начала дружелюбная и весело-оживленная гостья в плиссированных шортах-хаки и очень чистых, видимо, впервые надетых спортивных туфлях «Рибок». — Решила поздороваться с новыми соседями. Вот, явилась с пресловутым тортом.
В отсутствие кухонного стола «Формика» она на секунду замялась — куда поставить подарок? — и в конце концов вручила его мне. Я почуяла божественный дразнящий запах шоколадной глазури «Бетти Крокер». Райский аромат!
— Как мило с вашей стороны, — сказала я, опешив от любезности незнакомой дамы. — Но, право, не нужно было так беспокоиться…
— Какое беспокойство? — переспросила соседка, словно не поняв значения слова. — Вы будете жить по соседству, надо же познакомиться! Если через год вы заберете газеты из нашего почтового ящика, когда мы с Джоном повезем детей к бабушке и деду в Рейли на выходные, разве это будет беспокойство? Конечно, нет. Нормальные добрососедские отношения.
Мне понравились предусмотрительный эгоизм гостьи и откровенная программа, которую она и не думала утаивать, наоборот, пустила гордо реять по ветру. Конечно, вокруг моего участка еще не скоро появится забор из белого штакетника, но я удачная инвестиция: будет кому забрать почту, пока они в отъезде, и хранить запасной комплект ключей в гараже.
— Тем не менее вы оказываете нам очень радушный прием. Я Таллула Уэст, а это мой друг, Ник Таунсенд.
— Счастлива познакомиться, Таллула! И с вами, Ник! Меня зовут Элиза Янкоу. Мы живем в том доме. — Она указала на коттедж в колониальном стиле, как две капли воды похожий на снимок из рекламного буклета, даже с такими же занавесками. — Мы давно терялись в догадках, кому принадлежит эта земля. Вы ее купили?
— Нет, унаследовала от матери.
Элиза тут же рассыпалась в соболезнованиях:
— О, как я вам сочувствую, дорогая! Не нужно мне было поднимать этот вопрос. Я чересчур любопытна, Джон всегда это говорит.
— Ничего. Она умерла несколько лет назад.
— Какой ужас, видимо, совсем молодой?.. Судя по номерам, вы из Нью-Йорка. — Скорбь Элизы оказалась непродолжительной.
— Да, мы с Манхэттена.
— А, так вы городские жители, привыкшие к ярким неоновым огням и бешеному темпу жизни! Но ведь здесь совсем другое дело, ребята.
Это отчасти объясняло мою любовь с первого взгляда к Твин-Лейксу, но Элиза Янкоу этого не знала.
— Пожалуй, вы немного преувели…
— У вас здесь родственники? — перебила она.
— Нет, но это не…
Миссис Янкоу медленно кивнула:
— Городские жители без всякой родни… Конечно, вы не захотите здесь селиться. Но не волнуйтесь, я знаю отличный выход.
— Выход?
— Да. Нам с Джоном всегда нравился этот участок. Мы добропорядочные, хорошие люди, которые лелеют любимые вещи и всячески о них заботятся. Мы дадим вам за участок десять тысяч долларов. Это справедливая цена, и вы должны быть…
— Ага-а-а-а!!!
Оглушительный визгливый вопль исходил из палатки, которая принялась беспорядочно дергаться и раскачиваться от чьих-то судорожных попыток расстегнуть молнию. Я с ужасом увидела разъяренную и всклокоченную Лидию Костелло, выбравшуюся наконец наружу. Глаза ее горели исступленным гневом. Первым делом она подскочила к соседке и хлестнула ее кухонным полотенцем в красно-белую клетку.
— Я знала! Так и знала! Я сразу поняла! — кричала она на такой высокой ноте, что визг почти переходил в ультразвук. — Едва увидела, как ты покрываешь торт глазурью, сразу догадалась! Ах ты, интриганка! Да как ты смеешь тянуть свои жадные руки посудомойки к моей земле?!
— Твоей земле? — В смехе Элизы Янкоу зазвучал металл. — Твоей земле! Хорошая шутка! Это, — в голосе появилась издевка, — моя земля, я ее первой увидела. На четыре дня, двадцать два часа, тридцать минут и пятьдесят пять секунд раньше тебя! Никогда не забывай об этом!
На лбу Лидии вздулась вена — багровая и толстая. Можно было видеть, как кровь тяжелыми толчками проходит по сосуду.
— Я заботилась об этой земле!
Презрительно фыркнув, Элиза сделала шаг к Лидии, несмотря на опасность получить новый шлепок кухонным полотенцем. Дамы оказались нос к носу, как драчливый бейсболист с арбитром.
— Обирание персиков с деревьев для твоего отвратительного фруктового пирога не в счет!
Лидия покачнулась, как от пощечины, но тут же гордо отвела плечо назад и подчеркнуто спокойно произнесла:
— Мой фруктовый пирог не отвратительный!
В полной растерянности, не зная, что предпринять, я взглянула на Ника, но помощи от него не было никакой. Неожиданный поворот событий показался ему настолько комичным, что он с трудом держался на ногах, согнувшись пополам и схватившись за живот, — сказались прекрасное воспитание, дипломатический корпус и внушенные с младых ногтей идеалы такта и примирения. Первый настоящий кризис карьеры: сын выдающегося дипломата, того и гляди, лопнет от распирающего его хохота.
Соседки продолжали поливать друг друга оскорблениями, как из брандспойтов. Воспользовавшись этим, я взяла Ника под локоток и отвела в сторону. Некоторое время он не мог выговорить ни слова, и я с нечеловеческим терпением ждала, пока Ник справится с приступами смеха, волнообразно сотрясавшими его грудь. Когда приятель немного успокоился, я отвесила ему небольшого тумака в плечо.
— Что за чертовщина тут творится? — спросила я, опасливо поглядывая на двух мегер, скандаливших уже на пределе мощности легких. Не сомневаюсь, другие соседи тоже обретались неподалеку — подглядывали из окон или проезжали мимо участка на черепашьей скорости.
Ник собрался с силами и выговорил:
— Похоже, обе хотят твою землю.
— Это я поняла. Что делать-то?
Момент просветления у Ника миновал, пришлось ждать следующего. Ник был словно мертвецки пьяный, балансирующий на грани сознания.
— Спроси, сколько они дадут. Этого я не ожидала.
— Что?!
Увидев гамму чувств на моем лице — шок, смятение, интерес, — Ник перестал смеяться. Сделав несколько глубоких вздохов, он героически подавил мощный поток богатырского ржания.
— Раздразни их — пусть торгуются, повышают цену, затем пообещай подумать и отошли их по домам. Не обязательно принимать их всерьез, но выслушать-то можно!
Хотя обе визитерши вели себя как ненормальные, я подумала, что Ник прав, и с опаской приблизилась к спорящим. Чтобы привлечь к себе внимание, пришлось прервать две тирады: одну — о собаке, гадящей на газоны, другую — об оконном стекле, которое чей-то сын разбил бейсбольным мечом, — старые раны, вековые обиды, которые вскармливали, удобряли и лелеяли не первый сезон.
