Людмила Синицына - Узор счастья

— Класс! — пробормотал Даня, замедляя шаг и стараясь идти с ней рядом. — А я-то доказывал, что европейцы не могут соперничать с африканцами. Запросто. Стоило Снегурочке оказаться в теплой стране, как она и оттаяла.

«Снегурочке?» — мысленно удивилась Светлана. Да если бы он хоть на секунду заглянул к ней в душу и увидел, какая буря чувств бушует там, он поразился бы тому, насколько не подходит ей это прозвище.

Но в ответ она только неопределенно наклонила голову. Светлане трудно было говорить, трудно дышать, трудно ходить. Ей хотелось только одного: оказаться еще раз рядом с Максимом.

Рокот океана был убаюкивающим, успокаивающим. Идти по песку в обуви становилось все труднее. И все, не сговариваясь, принялись разуваться. Песок был теплым, мягким, шелковистым.

Моника начала отставать. Матиас замедлил шаг, взял ее под руку, и они заговорили, глядя в ту сторону, откуда уже поднималась молочно-белая луна.

Остановившись у самой кромки прибоя, Белла, не задумываясь, сбросила платье, под которым, как и у Светланы, ничего не было. На несколько минут она замерла, демонстрируя свою женственную фигуру — округлые бедра, высокую грудь. Даня, как стоял, так и застыл с полуоткрытым ртом. Как бы ни была хороша эта женщина в платье, но раздетой она оказалась еще более сексуальной. Светлана тоже не могла оторвать от нее глаз. И подумала о том, что рядом с такой женщиной ее фигура покажется слишком девичьей, не оформившейся и даже, наверное, неуклюжей.

Остановившись чуть в стороне, начали раздеваться Моника и Матиас. Здесь, в этой части Африки, было много туристов из Дании и Швеции. Светлана видела, как на пляже они ходили совершенно нагими, наслаждаясь светом, морем и воздухом. Ни мужчины, ни женщины не стеснялись своего обнаженного тела. И находиться на пляже без купальников здесь было совершенно естественно. Некоторые из туристов даже заходили в таком виде в маленькие кафе, которые в изобилии располагались поблизости от пляжа, чтобы выпить вина и перекусить. И их обслуживали официанты, одетые в безукоризненно черные костюмы и накрахмаленные белые рубашки.

Увидев эту сцену в первый раз, Светлана была просто поражена. Но не видом обнаженных туристов, а тем контрастом, который являли по сравнению с ними владельцы кафе, ресторанчиков и баров.

Моника ей объяснила, что туристы приносят немалый доход городу, и администрация решила не принимать каких-либо законов против нудистов. Ведь это означало бы ударить самих себя по карману. Поэтому ни на одном пляже и ни в одном кафе нельзя было найти табличек, оговаривающих форму одежды.

Светлана помнила рассказы Елены Васильевны (слышанные той от ее мамы) о тех временах, когда после революции все купающиеся в Крыму тоже ходили нагишом. Тогда считалось, что свобода от царских оков обязательно должна выражаться и в свободе от одежды, в свободе взаимоотношений между мужчинами и женщинами — вообще от всех прежних условностей.

«Это уже потом началось ханжество и пуританство, — говорила Елена Васильевна. — И надо сказать, маме довольно долго приходилось привыкать к купанию в одежде. Она рассказывала, что купальник ей ужасно мешал. Поэтому она забиралась в воду, снимала его, привязывала к ноге и уплывала подальше... Ну а потом времена стали такие, что уже не до купаний было...»

Поэтому у Светланы не было никаких предубеждений на этот счет.

Если даже за не очень долгое существование Советской власти так резко изменялись представления о том, что прилично, а что неприлично, наверное, не стоит придавать этому слишком большое значение.

А уж после «Истории костюма», долгое время служившей Светлане настольной книгой, вообще смешно было говорить о том, какие части тела можно открывать, а какие нельзя. В Японии шея, открытая сзади, считалась намного соблазнительнее, чем европейское декольте, которое тоже обладало удивительной способностью как бы «перетекать» со спины на грудь, на плечи, снова на спину... и так до бесконечности. Да и само по себе занятие живописью способствовало тому, что Светлана совершенно иначе смотрела на человеческое тело, чем ее одноклассницы, например, не считая, конечно, самой близкой подруги Оксаны, с которой они вместе изучали анатомию...

— Какая теплая вода! — проговорила Моника.

— Отлично, — хохотнул Матиас, уже успевший окунуться.

Андрей с двумя девушками из Академии, которые захотели искупаться, тоже не стали мешкать и, рассекая волны, устремились в открытый океан.

А Светлана увидела идущего к кромке прибоя Максима. Широкие плечи. Узкую талию. Ягодицы. Сильные мускулистые ноги. Зайдя в воду по пояс, он оттолкнулся и бросился всей грудью вперед. Светлана медленно сняла свое белое платье и оглянулась, размышляя, куда бы положить его. Наверное, можно было бы бросить на песок, как это сделала Белла, — настолько он был чистым.

— Клади на мою рубашку, — великодушно предложил Даня, шагнув в бегущую ему навстречу волну.

Хотя Даня, как и она, привык видеть «обнаженную натуру», видимо, ему не часто приходилось самому раздеваться в присутствии женщин, поэтому он отворачивался от Светы и шел в воду, как краб, боком. Светлана испытала облегчение от того, что осталась одна. Чтобы не намочить волосы, она забрала их наверх и подколола лежавшей в сумочке заколкой.

В этот момент круглая луна полностью поднялась из-за горизонта и осветила ее всю: от пальцев ног до макушки. Светлана не могла видеть, какое это было зрелище. На нежно-белом теле напрягшиеся от недавнего возбуждения соски алели. Золотистые волосы светились, как нимб. Вся ее фигура еще дышала желанием, которое так остро проявилось во время танца. Это не была страсть только обладания, которая читалась в теле Беллы. Это было желание отдавать себя. И оно придавало телу Светланы больше соблазнительности, чем жадное стремление властвовать, которое не могла скрыть в себе темпераментная певица.

Моника что-то негромко сказала Матиасу и сунула его с головой под воду. Он вынырнул, фыркнул, но она опять заставила его окунуться. Наверное, Матиас взял ее на руки, потому что Моника от неожиданности тоже что-то невнятно воскликнула, и волна накрыла ее.

Светлана посмотрела перед собой и увидела устремленный на нее взгляд Беллы. А потом осознала, что заставило все ее тело напрячься как струна. Глаза Максима. Ожог. Грудь сразу болезненно заныла. Губы запылали. Как будто она умирала от жажды. Но жажда, охватившая ее, была той жаждой, которую невозможно утолить никакими напитками, кроме одного. Но этот эликсир жизни был ей пока недоступен.

— Боже! — воскликнула Белла. — Как чудесно! Просто как в сказке. Я не могу прийти в себя. В какой чудесной стране ты вырос, Мак, — громко проговорила она. Уже несколько раз она называла его этим странным именем — «Мак».