Маргарет Роум - Холодная страсть
— Так ты, значит, никогда не собирался выполнить это? — отчетливо услышала она спокойный голос Дидры. — Тогда, ради всего святого, зачем ты ввязался в это, Лайэн, дорогой? — упрекнула она его. — Я удивилась, что ты, кому сплетни отнюдь не доставляют удовольствия, позволил себе стать мишенью для пересудов, особенно такого толка. Что могло тебя заставить?
Джорджина чуть не выдала свое присутствие, когда опрометчиво вытянула шею над перилами, стараясь услышать ответ Лайэна, однако его слова прозвучали неразборчиво. Все, что она увидела, была его темная голова, склонившаяся в мимолетном поцелуе волос Дидры, потом они вошли в библиотеку, и дверь плотно затворилась за ними.
Странно, что поцелуй может одновременно и доставить удовольствие, и принести боль. То, что Дидре он был крайне приятен, не вызывало сомнений; ее заливистый смех был слышен даже через закрытую дверь, но Джорджина закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы перенести это зрелище, ослепившее ее и принесшее такую боль. Они обсуждали ее, и Лайэн рассказал Дидре все об их фиктивном обручении, а, может быть, также и о других вещах… Она прислонилась к перилам, пока не спала горячая волна стыда, обжегшая ее. Пока она заставляла свои трясущиеся ноги доставить ее вниз и на кухню, она молча молила сквозь стиснутые зубы: «Пожалуйста, Лайэн, не рассказывай ей всего… как я почти умоляла тебя полюбить меня!..» Она всхлипнула, и этот звук, сам по себе довольно тихий, казалось, прогромыхал под сводами холла, постепенно набирая силу. Он отскакивал от холодных каменных стен, неплотно увешанных рваными мятыми шелковыми флажками, и снова накатывал на заботливо прикрепленные к стенам рыцарские латы, охранявшие вход. Наверху он двигался по спирали к центру потолка и там запутывался среди подрагивающих хрустальных сосулек, свисавших с люстры, покрытой толстым слоем вековой пыли, и они начали тонко позванивать в унисон, как бы желая, как казалось ее воспаленному воображению, выразить ей сочувствие в ее агонии.
Она стояла неподвижно перед дверью в библиотеку, опасаясь шелохнуться, чтобы ни малейший звук не заставил Лайэна попытаться обнаружить его источник, однако дверь оставалась закрытой, и постепенно к холлу вернулся его обычный покров задумчивой тишины. Она, нервно кусая губы, начала потихоньку двигаться по проходу, ведущему к кухне. Оттуда не доносилось ни звука, и — поскольку Кэт всегда напевала без конца повторяющиеся песни, когда была там, — Джорджина облегченно вздохнула; если повезет, то она сможет налить молока и вернуться к Стелле уже через несколько минут.
Но ей не повезло. После того, как она подогрела молоко и перелила его в стакан, стоявший на серебряном подносе, она двинулась в обратный путь, к лестнице, стараясь держаться в тени. Она уже стояла на первой ступеньке, когда тяжелую тишину нарушил мужской голос.
— Джорджина, подожди, мне надо поговорить с тобой!
— О, нет, — выдохнула она, прежде чем ответить. — Пожалуйста, Уэйли, не сегодня, поговорим завтра, я так устала…
Однако, когда Джорджина уже удалилась от него, Уэйли решил предпринять еще одну попытку.
— Ты, Джорджина, передо мной в моральном долгу, пойми это! — обвинил он ее.
Она тупо признала, что его обида обоснованна, и попыталась выбросить из головы мысли об Лайэне, чтобы сконцентрироваться на точных и правильных ответах Уэйли. Она не протестовала, когда Уэйли взял поднос из ее рук и повел в гостиную, где тлеющий камин еще излучал тепло.
— Садись. — Он подвел ее к креслу, подвинутому ближе к огню, и сам сел рядом. Некоторое время они молчали, потом он нерешительно заговорил, однако лишь только прозвучали его первые слова, как речь его потекла стремительным потоком.
— Я в полной растерянности, как мне понимать все это, Джорджина… Что, как ты думаешь, я чувствовал сегодня вечером, когда вошел в этот сарай и увидел, что ты целуешь совершенно незнакомого человека перед всеми этими людьми, — и выглядит это так, как будто это доставляет тебе огромное удовольствие! Я знаю, ты не сказала своей матери ничего определенного по поводу наших отношений, однако у нас с тобой всегда было полное взаимопонимание. Ты знаешь, что я дожидался того, чтобы мое положение в фирме стало достаточно надежным, перед тем как попросить тебя стать моей женой, и у меня создалось впечатление, что ты была готова ждать этого. Что произошло, Джорджина? Почему ты разрешила Майклу увезти себя, даже не обсудив этого со мной? Я чуть не сошел с ума от беспокойства, когда вернулся в гостиницу и узнал, что ты уехала несколько часов тому назад и не оставила никакого адреса для писем. Ты что, совсем не подумала о моих чувствах?
Он остановился, чтобы набрать воздуха, и правильные, обычно бесстрастные черты лица исказились от переполнявших его чувств. Джорджина слишком устала, чтобы попытаться объяснить ему что-либо, и молча смотрела на него, стараясь его понять.
Ее лицо, не выражавшее ни малейшего раскаяния, вызвало в нем чувство негодования, быстро сменившееся страхом при мысли, что, быть может, все же за спектаклем, который разыграл хитрый старейшина Ардьюлин, кроется что-то большее, который начал преобладать в его сознании над раной, нанесенной его гордости. Джорджина изменилась даже сильнее, чем он думал. При первом взгляде на нее в этот вечер он был удивлен, что она совершенно не причесана. В ней его, в первую очередь, всегда восхищало ее холодное самообладание, изысканный вкус и утонченный стиль одежды, но здесь она выглядела как сестра любой из простых деревенских девушек, собравшихся на празднество, с их вспыхивающими румянцем лицами, в простых платьях, шумливых и развязных. Его взгляд обострился, когда он посмотрел сверху вниз на ее обеспокоенное лицо; в нем можно было увидеть не только внешние поверхностные изменения. Никогда и никому она не позволяла проникнуть в ее чувства, существование которых он только подозревал за дымчато-серым экраном ее глаз, но теперь, когда она посмотрела на него, его привела в смущение та мучительная душевная боль, которую она не в силах была скрыть.
Почти испугавшись того, что могло прозвучать в ее ответе, он отрывисто выпалил:
— Джорджина, что значит для тебя Лайэн Ардьюлин?
И опять был этот уклончивый раненый взгляд, который и был ответом без слов. Но тем не менее он не возразил ей, когда она прошептала:
— Ничего! Он совсем ничего не значит для меня. Да и как он может хоть что-то для меня значить, если он обманывал меня — даже вступил с моим дядей в заговор, чтобы использовать меня для достижения своих целей?
Мучительное напряжение, угнетавшее его, ослабело; поверил ли он ей или нет, не имело значения, у него по-прежнему оставался шанс.
