Предатель. Я тебе отомщу - Виктория Ким
— Я хотела, чтобы она одумалась, чтобы вы… — начинает она, но я не даю ей договорить.
— Да мне насрать, что ты хотела! — кричу я, и кулак бьёт по стене, штукатурка сыплется на пол, рука ноет. — Это из-за тебя всё! Вечно ты все портишь! Сначала цеплялась к ней по любому поводу, а теперь хочешь, чтобы она нормально реагировала! Ты делаешь только хуже! Вали отсюда, видеть тебя не хочу! — ору я, и толкаю её к двери, не сильно, но она отступает, спотыкается.
— Ты сам себя губишь, сын, — говорит мама тихо, почти шепчет, и уходит, хлопнув дверью так, что стекло в раме звенит.
Я стою, тяжело дышу, злость кипит, но под ней — пустота, чёрная, вязкая.
Она ездила к Насте. Эта мысль жрёт меня изнутри. Я скучаю по этой суке, по её голосу, по её запаху, хотя и ненавижу её всей душой.
На следующий день я на работе — голова трещит, будто её раскололи пополам, руки дрожат, кофе горчит и не спасает. Сижу в кабинете, пялюсь в бумаги, но вижу только её лицо — Настю, чёрт бы её побрал.
Телефон пиликает, короткий звук режет тишину кабинета, и я вздрагиваю, пальцы сжимаются на пачке сигарет, что лежит передо мной. Уведомление от госприложения.
Беру телефон, треснувший экран мутно светится, и я тыкаю в него, руки дрожат, липкие от пота. Открываю — «Заявление о расторжении брака». Настя подала. Дата свежая, вчерашняя, всё чётко, без единой ошибки.
Дыхание рвётся из груди, короткими рывками, и ярость накатывает, горячая, удушающая, как пар в перегретой бане. Это из-за матери. Она поехала к ней, растревожила эту змею, суку, и Настя решила меня добить.
— Блять! — вырывается у меня, голос хрипит, и я швыряю пачку сигарет в стену, они разлетаются, белые палочки падают на пол, как кости.
Часто дышу, грудь ходуном ходит, и я хватаю телефон снова, пальцы скользят, но я набираю сообщение Эльвире: «Настя подала на развод, сделай что-нибудь».
Она обещала подстраховать, если дойдёт до такого дерьма.
Приходят её вопросы — «Когда подала? Что в заявлении?» — и я отвечаю, тыкая в экран, пока буквы не плывут перед глазами.
Откидываюсь в кресло, падаю в него, как мешок, и тру лицо руками. Всё достало. Ненавижу, когда жизнь вываливается из рук, как мокрый песок. Сотрудники бегут из фирмы, как крысы с корабля — половина уволилась за неделю. Не то чтобы они незаменимые, но это бесит, каждый их уход — как плевок мне в лицо.
Спустя полчаса дверь кабинета распахивается без стука, резко, и я вздрагиваю, голова гудит от вчерашнего виски. Входит Эльвира — волосы стянуты в тугой хвост, лицо холодное, глаза пустые, как у рыбы на прилавке. Она кидает папку на стол, звук бьёт по нервам, громкий, как выстрел, и я морщусь, сжимаю виски пальцами.
— Что за хрень? — рычу я, но голос слабый, сиплый, и я это слышу, ненавижу себя за это. — Могла бы написать, а не переться сюда, — смотрю на неё, глаза щурятся от света лампы.
— У твоей Настеньки губа не дура, — бросает она, и слова её режут, ровные, безжалостные, как скальпель. — Её новый хахаль, Сергеев, подключил связи. Ускорил всё, подстраховался. У них юрист — зверь, против него у меня нет шансов, — продолжает она, и смотрит на меня сверху вниз, как на мусор, что пора вымести из угла.
— Ты обещала помочь! — кричу я, вскакиваю, кресло падает с грохотом на пол, и я не поднимаю его. — Ты юрист, делай что-нибудь! Подключи связи, любовничка своего, отца, мать твою, кого угодно! — голос срывается, хрипит, и я бью кулаком по столу, папка подпрыгивает, листы разлетаются, шуршат, падая на пол.
— Может, мне ещё президенту написать? — отвечает она, и в голосе её сарказм, холодный, острый. — Тёмка, мы, конечно, друзья, но я в это дерьмо не полезу. Мне карьера важнее, чем твои разборки, — продолжает она, и глаза её сужаются, как будто она прикидывает, сколько я ещё протяну.
— Ну и нахрена ты тогда сюда припёрлась? Потыкать меня в говно, как кота облезлого? — рычу я, и голос дрожит, злость кипит, но под ней — что-то ещё, слабость, что я ненавижу в себе.
— Предупредить лично хотела, что скоро тебя оставят без трусов, придурок, — говорит она, и голос её становится тише, но жёстче. — Тём, займись собой, как подруга прошу. Иначе реально всё просрёшь, — добавляет она, разворачивается и уходит, каблуки стучат по полу, дверь хлопает, и я остаюсь один.
Стою, кулаки сжаты, дыхание хриплое, рваное, и ярость кипит, горячая, слепая, но под ней — тоска, чёрная, глубокая, как яма, в которую я падаю.
Элька права, и это бесит ещё больше. Я не знаю, как выбраться из этого дерьма. Раньше бабло всё решало — платил, и проблемы исчезали, как дым. А теперь? Теперь я никто, и деньги молчат, как мёртвые.
Скучаю по Насте, по этой суке, что бросила меня, что разрушила всё, что у меня было. Её голос, её запах — они везде, в каждой шлюхе, что я тащу в постель, в каждом глотке виски, и я ненавижу её за это, но без неё пусто, как будто вырвали кусок из меня, и я кровоточу, сам того не замечая.
Звоню своему человеку в суде — гудки, потом тишина, сброс. Второму — та же хрень. Никто не отвечает, все отвернулись, как крысы, что чуют тонущий корабль. Телефон падает на стол с глухим стуком, руки трясутся, и я понимаю, что бессилен. Настя выигрывает, этот Сергеев выигрывает, а я — никто, пустое место.
Поднимаю кресло, ставлю его на место, сажусь, голова падает на руки, и пустота внутри растёт, сжирает меня. Но я сжимаю кулаки, сильно, до боли.
Я верну её. Любыми способами. Она моя жена, моя, и я не отдам её этому гаду. Пусть подала на развод, пусть думает, что победила, но я найду способ, я заставлю её пожалеть. Она ещё будет ползать передо мной, умолять вернуться, и я увижу её слёзы. Эта война не закончена.
31. Настя
Утро начинается с кофе и стопки бумаг на рабочем столе — отчёты, которые нужно проверить к понедельнику. Офис гудит, голоса коллег смешиваются с гулом принтера,
