Синдром счастливой куклы - Тори Ру
— Да пошла ты!.. — огрызается Юра, шарит в кармане худи и достает сигарету. Вспыхивает оранжевый огонек, в темно-синее небо отлетают завихрения сизого дыма.
— Справедливо… — я уязвленно затыкаюсь, но, помолчав, продолжаю его донимать: — Что с лейблом? Все еще хотят сотрудничать?
— Я не хочу. — Глубоко затянувшись, Юра стряхивает пепел на асфальт и выдыхает. — Не хочу зависеть от этого мудака.
Щурясь, рассматриваю густую черноту за кругом света и мучительно подбираю слова.
— Вы все друг от друга зависите. Ты — от ребят, а ребята — от тебя. Ты не можешь бросить все и на год выпасть из общественной жизни. Их судьба тебе небезразлична, иначе бы ты не рвал свой зад все три года, что я тебя знаю. Ты очень много значишь для них. Ты очень много значишь для Ярика…
Юра в две затяжки приканчивает сигарету, отщелкивает окурок в кусты, накрывает лицо ладонями и трет глаза. Выпрямляется, сдувает челку со лба и до хруста костяшек стискивает деревянную спинку.
— Лейбл дал время до августа. Из-за «короны» у них тоже все идет наперекосяк…
— Отлично! — воодушевляюсь я. — Мы успеем.
Повисает тишина — холодная, тягучая, странная. Раньше между нами ее не случалось.
Где-то лают собаки, ветер шуршит бумажками у урны, сосед материт жену — его козлиный тенорок вылетает из открытой форточки и эхом разносится по двору.
Юра заговаривает первым:
— Мать сказала, что приходила к тебе… Полагаю, вела себя по-свински. Я узнал только час назад. Прости…
— Нет, все в норме! — подхватываю я и тут же осекаюсь. — Не извиняйся. Это должен делать не ты.
У меня стучат зубы — вернулся утренний озноб, но теперь он иной природы. Нервы шалят, чувства рвутся наружу — я пришла все исправить, а не трепаться ни о чем…
— Знаешь, Юр, почему я не прошу прощения за содеянное? — Он поворачивается ко мне, и я улыбаюсь, хотя губы дрожат. — Потому что я его не заслуживаю. Я была слепа, как крот, и в упор не замечала, как на самом деле ты ко мне относишься. Насчет Ярика… Ты раскусил меня даже раньше, чем я сама. Да, я запала на него в первый же вечер, и только поэтому пригласила к нам. А потом… я… влюбилась в него. Я даже не знала, что такое бывает. Оказывается, я умею любить. Мне можно…
— Почему? Почему не я? — тихо спрашивает Юра, и я кожей ощущаю его боль — она похожа на свежий порез тупого лезвия и вызывает дурноту.
— Я не могу объяснить. Это не поддается объяснению… В нем столько тепла, столько преданности… Меня накрыло, Юр. Это я его трахнула — инициатива исходила от меня. Он бы никогда не решился на этот шаг — мучился и вечно стоял в стороне, но тогда я не смогла бы жить.
Юра издает вздох, похожий одновременно на шипение и стон, тянется за новой сигаретой и долго вертит ее в пальцах.
— Почему я, Юр? Вокруг столько красивых нормальных девчонок. Почему именно я? — Хочется схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, но он щелкает зажигалкой и невесело усмехается:
— Ты дура, или прикалываешься? Я не видел ни одной девчонки ярче, умнее, красивее и круче, чем ты. Я охренел, когда впервые с тобой пообщался — это было двадцать из десяти. И этот мудила Ярик… не оправдывай его. Он на все сто процентов знал, что делает и на что идет.
— Как бы там ни было… ты остаешься для меня самым близким человеком. Я никогда не прощу себя, и уже ничего не изменю… — Приподнимаю очки и стираю рукавом набежавшие слезы. — Не бросай нас. Не забирай доки из универа. Свяжись с москвичами, а я найду Ярика. Не знаю как, но я найду его. И вот еще что…
Не рассчитав, слишком резко тянусь к карману и всхлипываю от боли. Достаю тонкое золотое колечко и возвращаю Юре.
— Спасибо тебе за все.
Он без слов забирает его, сжимает в кулаке, прожигает меня все понимающим взглядом и прищуривается:
— Ты опять начала?! *ля, как же этот мудак всем нам удружил!..
— Уже нет. Железно. Я справлюсь! — перебиваю я, и Юра нервно подносит сигарету к губам.
— Как ты справишься? Тебе нельзя оставаться одной. Ты хочешь быть с ним, но даже не знаешь, в какую преисподнюю он провалился. Где гарантия, что тебя опять не накроет?
— Расслабься. Это теперь не твоя забота. Я… к маме поеду.
— Окей… — устало соглашается Юра и больше не смотрит на меня. — Как вернешься, позвони. Сходим в ЗАГС. Разведемся…
Быстро киваю, но не могу выдавить ни звука. Глаза разъедает кислота, горло сковывают рыдания, мне нечем дышать. Целая жизнь длиной в три года подходит к концу. А впереди неизвестность. Воздух…
Слезаю со скамейки и, сутулясь, иду к дверям. Но за спиной раздаются шаги, Юра догоняет меня, преграждает путь и бережно обнимает.
«Жесткие обнимашки» — родной запах ромашкового геля для душа, острые ребра, булавка в мочке, упрямая улыбка через разочарование и боль…
— Я обязана тебе жизнью, чувак! — со всей искренностью шепчу я, задыхаясь от слез, и Юра, помедлив несколько секунд, разводит руки и прячет их в карманах толстовки.
— Рад, что был причастен к этому.
Прикрываю ладонью рот, влетаю в подъезд и на свой этаж, но, оказавшись в темноте тесной прихожей, поддаюсь бешеной, выворачивающей наизнанку истерике — вою, бьюсь затылком о стену, сползаю по ней и дрожу.
***
Просыпаюсь с больной головой, опухшей физиономией и небольшой температурой, но первым делом забираю с тумбочки ноутбук, раскрываю его и проверяю канал «Саморезов».
Вместо вчерашнего пятизначного числа в графе «подписчики» сияет сто тысяч, видоса о творческом отпуске группы нет, зато под «Синдромом счастливой куклы» висит набранное Юрой объявление: «Оул, хватит медитировать, пора мутить историю. Мы очень тебя ждем. Возвращайся, чувак».
28
В последние дни я сосуществую с собой вполне мирно — читаю любимые книги Ярика, пробую рисовать в его стиле, продолжаю изготавливать мерч в надежде на лучшее и даже снова выкрасила патлы в голубой.
Но иногда тишина и гул холодильника застревают в ушах, невыносимая