Анна Берсенева - Ревнивая печаль
Конечно, о решетке Летнего сада надо было забыть навсегда, что Лера со вздохом и сделала. Но вот, например, ограда вокруг Литературного института на Тверском бульваре – это уже было похоже на реальность. Лера даже специально прошлась как-то вдоль этой фигурной решетки, влезла на каменный постамент и пощупала пальцем острие наверху.
«Только повыше надо и почаще, – решила она. – Через такую даже я перелезу».
Задача была проста как правда: достать денег. Сейчас достать их на забор, а потом доставать постоянно – на расчистку ручья в парке, самого парка, на реставрацию ротонды и летнего павильона. И одновременно с этим – на то, ради чего все это и делалось: на музыку…
Муниципалитет давал довольно много, но все равно не столько, чтобы хватило на все. Во всяком случае, парк в этой смете не был предусмотрен, да его и передали театру только после Митиного визита к мэру.
Но что толку было сразу думать о том необъятном и нехоженом пространстве, которое перед нею открывалось! Сейчас нужен был только забор, и на нем Лера сосредоточила все свои силы.
Для начала она отправилась в организацию, названия которой не смог бы выговорить ни один человек, находящийся в здравом уме: все название состояло из набора заглавных букв, сочетание которых было похоже на унылый вой. В организации Леру встретили вежливо и, едва услышав про Ливнево, объяснили, что парк этот, к их большому счастью, не признан памятником, который должен находиться под государственной охраной.
– Только особняк, милая Валерия Викторовна, только дом! – сияя от радости, сообщила барышня в одном из отделов. – За домом мы следим, капитальные перестройки вам делать не позволим. А парк, извините, не наша забота! Вам его передали, вот вы и занимайтесь. А нам, знаете, и других вполне достаточно. В Царицынском музее-заповеднике альпинисты тренируются, прямо по стенам лазают – с ними бы разобраться!
– Скажите хотя бы, что там у нас строят в углу? – вздохнув, спросила Лера. – Что за землеотвод там просматривается?
– А это вы в префектуру обратитесь, – с той же радостной улыбкой посоветовала барышня. – Я же сказала: ваш парк нас не касается!
«Что ж, может, и к лучшему, – подумала Лера, выходя из этой радостной организации. – Хуже было бы, если бы они за каждым шагом стали следить».
Ей было совершенно непонятно, как такой парк, как ливневский, может не считаться музеем-заповедником. Не поленившись, Лера уже сходила в библиотеку и нашла не одну книгу, в которой он был описан или хотя бы упомянут. Прочитала о том, что дом выстроен в стиле русского классицизма и что под парковыми дорожками проложен дренаж, из-за которого они до сих пор не размываются дождем. И даже о том, что к ливневскому роднику ходили женщины, которым долго не удавалось забеременеть.
Впрочем, она давно уже поняла: бесполезно размышлять, почему жизнь устроена несправедливо или просто глупо. И ничего в ней не переделать в общем и в целом, и незачем тратить на это время. Зато самой, своим необщим усилием, можно сделать очень много.
Лера помнила свой разговор со Стрепетом – о том, что «Горизонт» каким-то образом примет участие в ее новом деле. Но как это произойдет, какие здесь могут быть инвестиции, она пока не могла понять. И, зная Женькину осторожность и расчетливость, не хотела идти к нему с просьбой о спонсорстве. Подобными просьбами и без того был завален его холдинг.
Но без ограды не имело смысла делать все остальное, и внутренний ремонт особняка надо было закончить как можно скорее. И Лера решила пустить на это все деньги – а там видно будет.
– Мить, я бы по ней, знаешь, вообще ток электрический сверху пустила!
Лера сидела в бывшем кабинете Таловерова – маленьком, каком-то временном и неуютном, так непохожем на ее изящный кабинет в офисе «Московского гостя» – и смотрела, как Митя сгибает и разгибает ногу, сидя напротив на стуле.
– Человеколюбивое ты существо, милая, – рассмеялся он, услышав про ток. – И ров с водой – нет, лучше с расплавленной смолой. И минное поле на подходе!
– Ты смеешься! – обиделась Лера. – А что делать? Ждать, пока все так самовоспитаются, что перестанут гадить под себя?
– Ну извини, подружка, – сказал Митя. – И делай, конечно, что хочешь. Все равно на ток денег не хватит, так что я не слишком волнуюсь из-за твоей кровожадности.
– Но оркестровую яму – я ведь не знаю… – вспомнила Лера. – Ты мне скажешь, как ее надо сделать?
– Скажу, – кивнул Митя. – Просто с хорошим архитектором сведу. Ты о чем это думаешь? – вдруг спросил он, заметив, как вздрогнули в улыбке Лерины губы.
– Да так, глупости, – смутилась она. – Ты опять смеяться будешь.
– Не буду, не буду. – Митя заранее улыбнулся. – Ну честное слово, не буду – скажи!
Он говорил, что не будет смеяться, а смех уже сиял в его глазах, когда он смотрел на Леру.
– Ну просто… Мне, знаешь, так жаль, когда ты в яме этой дирижируешь… Тебя тогда совсем не видно!
Конечно, Митя расхохотался – надолго, до слез.
– Ну-у, милая, – сказал он, наконец успокоившись, но глядя на нее по-прежнему смеющимися глазами. – Ну, извини, извини – я же обещал и не сдержался… Я и представить себе не мог, что тебе в голову приходит! А тебе, значит, больше понравилось бы, если бы я вообще стоял спиной к оркестру, лицом к тебе?
– Что поделаешь, Митенька, – ответила Лера. – Нравишься ты мне, наверное.
«Нравился» он ей и раньше, но то, что происходило сейчас, было впервые. Впервые она видела, как Митя работает – не случайно видела, на минуту заглянув в зал в ожидании конца репетиции, а постоянно, словно изнутри.
Конечно, Лера по-прежнему не понимала музыкальной сути того, чем он был занят. Но она чувствовала другое: мощное поле, которое незримо образовывалось вокруг него и в которое оказывался вовлечен каждый, кто только переступал порог ливневского театра.
Вообще-то Митя репетировал здесь с оркестром только три раза в неделю – как он говорил, чтобы музыканты осваивали зал, – а в остальные дни за ним пока сохранялись другие площадки. Здесь же в другие дни шел ремонт, и шел теперь такими темпами, что Лере самой уже не верилось: неужели всего несколько месяцев назад это было совершенно иначе?
Она радовалась, что особняк вообще-то неплохо сохранился и, кроме крыши, которая вот-вот могла протечь, но, к счастью, не протекла и была починена, – ремонт действительно был нужен небольшой.
«И на забор лишние деньги останутся», – заодно думала Лера.
Но все эти мысли – про крышу, про забор – отступали, когда она смотрела, как Митя входит в зал.
Лера приходила заранее, когда оркестранты еще рассаживались на сцене, переговаривались и смеялись, настраивали инструменты, – и ждала, когда появится Митя. Она хорошо знала чувство, которым была охвачена в эти минуты, – детское ожидание чуда.
