Ирина Кисельгоф - Холодные и теплые предметы
В операционных у нас звучит музыка, «Высокая месса» и «Магнификат» Баха. Так повелел Седельцов. Я уважаю его вкус. Величественная, божественная музыка со стороны напоминает соборование. Этакое превентивное отпевание перед потенциальным уходом в другой мир. Мало ли что.
Сам Седельцов тоже хирург, но сейчас он оперирует в основном грыжи и аппендицит. Аппендицит за семь минут. Раз – и готово. Больной еще не успел испугаться, как его на каталке везут в реанимацию отойти от наркоза.
Я сходила в лабораторию за результатами исследований Любшина, лежащего у нас с обострением панкреатита, и теперь торопилась в свое отделение. Ненавижу ждать! Навстречу мне попался иеромонах. Он семенил, опустив глаза долу. За ним шли Седых с напарником по урологическому лечебному процессу. Завидев нашу пару вместе, два балбеса затянули арию басом-профундо:
– И девочки раздетые в глазах…
Иеромонах сжался, побагровел, вспотел и заспешил в свою келью замаливать неведомые грехи.
– Хотите, чтобы меня выперли с работы? – холодно поинтересовалась я.
– С ума сошла! – оскорбились урологические мужланы. – Чтобы только мальчики раздетые в глазах? Ни за что на свете!
Их глаза рентгеном прошвырнулись по моему поясу целомудрия фирмы «Гедеон Рихтер». Да здравствует «Гедеон Рихтер»! Надеюсь, вы меня понимаете?
Пока работала с больными, в голову лезли самые нелепые, самые дурацкие мысли. Я вдруг представила себя Маргаритой с коленом, распухшим от поцелуев. С теми же мыслями вернулась в свой кабинет и подняла подол халата.
А что? Симпатичные колени. И ноги ничего. Очень даже. Дай бог каждому.
Дверь без стука раскрылась, и в кабинет ввалился Месхиев. Подол халата упал вниз вместе с глазами Месхиева. Я даже не успела возмутиться.
Его глаза вернулись на место и заблестели глицерином.
– Так и знал. Здесь всегда можно рассчитывать на клубничку. Стриптиз для себя?
– Припадок нарциссизма. Любуюсь своей наготой.
– Можно на бис?
– Что вы ко мне привязались? – раздражилась я. – Вокруг полно женщин, красивых, привлекательных, умных. Почему я? Что во мне такого?
– Манкость, – не задумываясь, ответил Месхиев. – Глазами глянешь – и слопаешь за секунду. Целиком. Только косточки хрустят. Хрум-хрум.
Слышала я про эту манкость. И что это такое? Интересно узнать мнение внешнего эксперта как особи альтернативного пола.
– И что такое манкость, ребе?
– Обещание рая на земле.
Дуля тебе, а не рай!
– Ты какая в постели? – беспардонно полюбопытствовал Месхиев.
Мерзавец! Чем ответить на наглость? Изображать тургеневскую барышню – людей смешить. Лучше спустить на тормозах. Делать вид, что тебе все нипочем и все будет отлично.
Все мужики – причудливые и нелепые создания. Кора их головного мозга цветет редкими проплешинами сухого лишайника. Если в общении с тобой мужчина переходит границы приличий, это означает, что он тебя хочет, а получить не может. Это уязвляет его самолюбие и снижает самооценку. Унижение трансформируется в дедовщину. Ему так легче мириться с поражением. Дай ему понять, что это тебя оскорбляет, и он получит бесплатный бальзам на душу. Вот и выкуси вымпел, лузер!
– В постели? Бревно бревном. Передай по цепочке, – холодно отрезала я. – Короче. Какими судьбами?
– В наше отделение снова поступила твоя одноклассница Стаценко. С рожей. Тяжелая. Не знала?
Тогда я поняла значение метафоры «гром среди ясного неба». Еще секунду назад мне было весело, более того, я любовалась самой собой. И внезапная слабость до ледяного пота. Мокрая, обмороженная спина. И ладони, и ступни. Все-все. До темноты в глазах.
– Ты что, Анька?
Я услышала со стороны голос Месхиева. Невнятный, как шум воды в бассейне. Ныряешь с головой, и вода с шумом обтекает и выталкивает тебя из себя. К чертовой матери!
– Ничего, – ответила я и села. – Все нормально.
На меня в упор смотрели миндалевидные глаза Месхиева, морщины от них разбегались ногами паука-сенокосца. Он сидел на диване, обняв меня за плечи, другая рука на моем бедре.
– Аня, Анечка, – повторял он. – Что с тобой? Успокойся.
А я видела капли пота на его виске и слышала, как тяжело он дышит.
– Руки, – сказала я.
Он убрал руки и отвернулся. На поле моего туго накрахмаленного халата остался вдавленный отпечаток его ладони.
– Прости, – попросил он.
– За что?
Месхиев хороший человек и отличный хирург. Не нужны между нами сложности. Все должно быть по-старому. Он меня отлично понял. Я его простила.
– Может, ты это?.. – спросил он.
– Нет. От духоты, наверное.
Откуда у меня может быть это? Я регулярно пью таблетки. Хорошо, что он ничего не понял. Ни к чему это.
– Как она?
У меня язык не поворачивался назвать ее имя.
– Температура сорок. Лихорадка, бред. Не в себе. Зайдешь?
– Да. Только не сегодня. Завтра.
Я боялась к ней идти. Я боялась увидеть ее мужа. Я не знала, что будет, если я вновь его увижу.
– Ну, как знаешь.
Месхиев поднялся с дивана.
– Тебе лучше?
– Определенно.
– Пойду я тогда. Ты меня прости.
– Угу.
Я уже и забыла о нем. Я думала о Лене и ее муже. О том, что они живут в районе, который обслуживает наша больница. О том, что мне не избавиться от них никогда. Они всегда будут являться ко мне в самый неподходящий момент. И травить мою душу своим существованием до конца жизни.
За окном пошел дождь. С улицы тянуло запахом мокрой земли и сырых грибов. Терпкий, пряный запах раздавленных грибов. Грибов, которые нельзя есть. Их тела разъедены канцерогенами и токсинами. Отравлены отходами большого города.
Я сидела на работе допоздна, пока не стемнело. Я все решала, идти или не идти. Зазвонил городской телефон.
– Ты скоро? – спросил Димитрий.
– Скоро, – ответила я. – С базой данных закопалась.
Я почувствовала облегчение. Димитрий, мой невольный ангел-хранитель, отложил Голгофу на завтра.
Я выключила память поворотом ключа в амбарном замке и поехала домой под осенним дождем, ни о чем не думая. Останавливалась на светофорах и бездумно смотрела на вырезанные в белесых стеклах машин черные силуэты. Потом ехала дальше по родному, недружелюбному городу. Фары «Лексуса» выхватывали одномерные углы домов, безлюдные автобусные остановки, черные пасти подземных переходов, землистые лица редких прохожих. Сюрреалистичный, темный, затаившийся город в ненастье неплохая иллюстрация для плохого настроения.
Повернув на проспект, машина застряла в гудящей пробке. Я переключила приемник на «Авторадио». Хотя куда сворачивать? Уже поздно перестроиться и поменять маршрут в прямом и переносном смысле.
– Почему я не взяла зонт?
