Ольга Карпович - Поцелуй осени
— Бежим! — рявкнул Сашка. — Бежим скорее.
Он как-то неловко перехватил камеру и, ухватив Лику за руку, поволок ее в сторону.
— Погоди! Да погоди же ты! — отбивалась девушка. — Они не будут по нам стрелять, мы ведь журналисты.
— Дура! — не ослабляя хватки, проревел верный оператор.
И Лика, обернувшись уже на бегу, увидела в нескольких метрах от себя валявшегося навзничь парня. Синяя бейсболка слетела с головы, светлые волосы слиплись от крови. Рядом покоилась почти такая же, как у Сашки, кинокамера.
— Это же Вадик, — ахнула Лика, замедлив шаг. — Вадик с третьего канала…
— Бегом, дурная! — потащил ее вперед Сашка.
Они спрятались в какой-то темной подворотне. Забились под ведущую во двор арку, присели на корточки у стены. Пахло гнилью, затхлостью, промозглой осенней сыростью. За стенами домов все еще слышались звуки пальбы, крики раненых. Потом постепенно стало стихать. — М-да… — протянул Сашка. — Ну и вечерок…
Лика почувствовала, как судорожно сжимается от нервной икоты горло. Попыталась задержать дыхание, взять себя в руки. Перед глазами все еще мелькали искаженные лица мечущихся в панике людей, распростертые тела на асфальте, смятые обезумевшей толпой.
— Зачем… Зачем они стреляли по людям? — каким-то не своим, ломким, трескучим голосом сказала она. — По мирным людям… Прохожим, медикам, журналистам… Зачем? Не понимаю…
— Как же, разберешь тут в темноте, кто есть кто, — дернул плечами Сашка. — Ты чего так расклеилась? — толкнул он ее локтем. — А вроде военный человек…
— В том-то и дело, что здесь не война. Должны быть другие правила… — убежденно произнесла Лика.
— Правила… — вздохнул Сашка. — Правил не существует… Знаешь что, мать? Давай-ка все-таки по домам. Сдается мне, тут что-то уж слишком опасно…
Они выбрались из укрытия и осторожно, стараясь двигаться вдоль стен близлежащих домов, направились обратно, туда, где несколько часов назад оставили Сашкину машину. Улицы уже почти опустели. Редкие прохожие шли быстро, почти бежали, вжав головы в плечи. И от этой нависшей над дорогой тишины делалось еще страшнее.
В одном из переулков глухо рокотал мотор заведенного грузовика. Проходя мимо, Лика обернулась. Из-под затягивавшего кузов темного брезента что-то капало. Она сделала несколько шагов по направлению к машине, вгляделась в темноту и вдруг отпрянула, сдавленно охнув, прижав ладонь к губам. Накатила тошнота, в голове гулко загудело. Из-под темной ткани сочилась на мокрый осенний асфальт человеческая кровь. В грузовики складывали трупы людей, застреленных перед телецентром Останкино.
— Идем, идем, — потянул ее за рукав Сашка. — Хватит геройствовать. Поехали домой!
Добраться до ее теперешнего жилья в наполовину перекрытом центре оказавшегося на военном положении города было не так-то просто. Сашка кружил по улицам, натыкаясь то на поваленные на бок троллейбусы — спешно возведенные манифестантами баррикады, то на милицейские кордоны. Нырял в переулки, лихо въезжал на тротуары, проскальзывал в какие-то, одному ему ведомые, узкие щели между домами. Лика сжалась на переднем сиденье, разговор не поддерживала и лишь курила одну за одной отсыревшие сигареты. Старалась отключить сознание, не думать ни о чем, насильно заставить мозг стереть из памяти страшные картинки и не высвечивать их на глазной сетчатке каждый раз, когда она пытается прикрыть воспаленные глаза. Ведь когда-то же она владела этим навыком, когда-то умела. Неужели напрочь утратила все, чему когда-то научилась, за четыре года мирной жизни? Хмурая осенняя ночь начинала уже светлеть. Поблекли мутные фонари, подернулась розовым кромка провисшего над городом насморочного неба. И Сашка вдруг присвистнул и от неожиданности выпустил из рук руль:
— Смотри!
— Что? — Лика вскинула усталую голову.
Из плотного тумана, окутавшего пустынные предрассветные улицы измученного города, величественно и торжественно выползали танки.
5
Тяжелая старинная дверь глухо стукнула за спиной. Лика, не зажигая света, сбросила ботинки и прямо в куртке прошла на кухню, щелкнула кнопкой электрического чайника. Ее бил озноб, плечи и руки судорожно дрожали, и непонятно было, то ли так холодно в пустой квартире с еще не включенным отоплением, то ли сказывается нервное напряжение последних дней.
Ей пришлось все-таки провести на улицах еще один день, вдоволь насмотреться на задымленное здание Белого дома, на тяжело грохочущие танки и бэтээры, на грузовики, из затянутых брезентом кузовов которых свешивались желтоватые, словно восковые, руки убитых.
Она и не заметила, в какой момент началась дрожь. Просто вдруг обратила внимание, что никак не может вытащить из пачки сигарету. Сашка, тоже осунувшийся за последние дни, посеревший, помертвевший, молча вытащил из ее рук пачку, прикурил сигарету и сунул ей в рот. И вот теперь, наконец, она дома, но лихорадочный озноб не прекращается.
Чайник вскипел, и Лика дернулась всем телом от прозвучавшего в темноте кухни резкого сухого щелчка. Готова была уже повалиться на пол, лицом вниз, прикрывая руками голову, словно где-то рядом передернули затвор. Господи, да что же это случилось с ней, что случилось со всем долбаным миром, если за две недели в организме отключается все разумное, человеческое, и остаются лишь голые инстинкты выживания, накрепко усвоенные когда-то среди пологих глинисто-желтых вершин.
Лика плеснула в чашку кипяток, села на край стола, все еще кутаясь в куртку, поджала под себя ноги. Зубы стукнули о край чашки, она судорожно хлебнула обжигающей жидкости, закашлялась. Что делать теперь? Как выходить на улицу, как ездить на работу, делать вид, что ничего не случилось, что все ужасы развеялись, как кошмарный сон. Как? Для чего? Кому станет легче от ее правдивых дотошных репортажей? Тем, сваленным под темный брезент, как ненужные манекены после распродажи в магазине? Кого они спасут, кого предупредят? Бессмысленная жестокость, спекуляция на кошмарных картинах…
Это действительно то дело, которому ты решила посвятить жизнь? Да любой дворник, любой строитель приносит больше пользы, чем ты, носящаяся по городу от сенсации к сенсации.
Чем же отличается твоя любимая профессия от проституции? В советские времена ты послушно описывала мир и покой, которые несут наши воины на афганскую землю, «броня крепка и танки наши быстры». Теперь, когда власть резко сменилась, и каждый последний урка, приобретя депутатскую неприкосновенность, норовит наложить лапу на добытые доблестным трудом советских тружеников богатства, она с энтузиазмом рапортует о становлении демократической власти в нашей обновленной России. Получается, всю жизнь ты заботишься об удовлетворении клиентов и больше всего боишься, чтобы твоя куртизанская ночь (твое журналистское перо) не подешевело.
