Предатель. Ты врал мне годами (СИ) - Арина Арская
— Ты поступаешь правильно, — Лера, наконец, нарушает гнетущую тишину. — И я понимаю, что тебе сейчас очень больно. И девочку, — она замолкает на несколько секунд и смотрит в сторону,
— очень жаль. Ни отца, ни матери нормальной…
Я делаю глоток теплого чая, в который роняю несколько слезинок.
— Он должен был быть честным, — тоскливо заявляет Лера.
— Он якобы был честным… когда я спала…
— Глядя в глаза, Люб, должен был все сказать, — Лера хмурится. — Я не знаю, как бы все тогда у вас сложилось, но… все было бы иначе. Приняла бы ты его дочь тогда, не приняла… это не имеет значения, но должен был быть честный, пусть и тяжелый разговор.
Мое внимание цепляется за Лерины слова о принятии внебрачной дочери. Они были сказаны с иначе, чем остальные. В них я уловила какую-то мягкую решительность, будто у нее однажды стоял такой выбор.
— Принять или не принять? — переспрашиваю я, крепко сжав в пальцах чашку чая.
— Да, — Лера не отводит взгляда.
В гостиную возвращается Ива. В одной руке — белый лист бумаги, в другом кулачке — цветные карандаши.
Она усаживается возле ног Леры, которая ласково треплет ее за мягкие волосы на макушке:
— Какую собачку будешь рисовать тете Любе?
— Большую и добрую, — отвечает Ива. На пару секунд прижимается щекой к колену Леры и наклоняется к листку, подхватывая с пола зеленый карандаш. — Большую добрую и зеленую собаку.
Лера поднимает на меня взгляд. О, господи. Ива ей неродная по крови. Моя подруга прожила свою семейную драму, в которой ей пришлось столкнуться с последствиями мужской жестокости и эгоизма.
Я унесу эту тайну с собой в могилу. Никому не скажу даже под пытками.
— Ты поступаешь правильно, — повторяет Лера, — и требуешь от Богдана тоже поступить правильно, но… он сопротивляется, потому что он боится, Люба, потому что за правильным решением всегда следует боль и сожаления. Его будет ломать.
Он это знает и поэтому рычит.
Глава 44. Вы белены объелись?
Большую добрую и зеленую собаку я забрала с собой. Вот сижу на кухне со стаканом воды и смотрю на старательный, но несуразный детский рисунок.
У собаки — большие уши и круглый живот, в котором Ива нарисовала пять сердечек. Они тоже вышли немного кривыми, но глядя на них мне тепло.
Моя подруга Лера удочерила внебрачную дочь мужа, и я чувствую между ними крепкую связь безусловной любви, которая заставляет меня сейчас задуматься, а смогла ли бы я так.
Смогла ли бы взять Доминику на руки и увидеть в ней свою дочь, если бы Богдан в прошлом принял решение забрать ее у Кристины.
Не знаю, но это и неважно, потому что нам не вернуться в прошлое и принимать решения мы в настоящем.
Где сейчас Богдан?
Время уже к ужину.
Я не думаю, что он вернулся к Кристине с криками, чтобы они с Доминикой собрали манатки и сгинули с его глаз.
И вряд ли он сейчас у отца.
Мне кажется, что он выехал загород и стоит где-то в поле под облаками. Сжимает кулаки, поскрипывает зубами и вот-вот заорет в небо.
Ну, я бы хотела, чтобы он сейчас побыл наедине с собой и понял, что он оказался у черты, за которую должен взять и перешагнуть навстречу правде.
Конечно, он может вновь замести правду под ковер, а сверху придавить ее угрозами, шантажом и деньгами, но такая жизнь не принесет в итоге счастья.
Ни ему, ни другим, а я все же надеюсь, что его сердце, пусть и почернело за годы лжи и жестокости, все же тянется к светлому и доброму.
— Мам! — до меня доносится обеспокоенный голос Светы. — Это я! Не пугайся!
Отставляю стакан с водой в сторону и откладываю рисунок большой зеленой обаки.
Шаги приближаются.
Приехала поплакать, что платье хочет другое?
Или, может, передумала замуж выходить, потому что страшно?
Встаю и подхожу к холодильнику.
— Мам, ты дома?
— Дома, — заглядываю в холодильник. — Собираюсь перекусить.
Когда лучше Свете узнать от папы о сестренке?
До свадьбы? Испортит ли правда ее праздник?
Вот меня ситуация с Доминикой успокоила тем, что я больше двадцати лет жила в радости и любви?
Нет.
Без разницы, когда будет раскрыта правда. Она все равно сделает больно.
— Привет, — Света заходит на кухню, позвякивая связкой ключей.
— Привет, — вытаскиваю кусок ветчины и лезу в хлебницу. — Что-то случилось? — оглядываюсь,
— зачем пришла?
— Вау, — Светка с тихим возмущением охает. — Какая ты приветливая.
Понимаю, что пришли ко мне в гости немного поистерить и покапризничать, ведь у моей детки скоро свадьба, а я такая нехорошая отказалась мусолить тему с платьем, которое резко разонравилось.
Понимаю, гормоны и последствия моей мягкости в воспитании. Я всегда подотру слезы, сопли, обниму и поцелую в лобик.
Только вот Свете уже не три года, а мне не двадцать один, когда я полна сил и энергии.
Кто бы мне подтер сейчас слезы, сопли и поцеловал в лобик, но всем насрать на мамочку, у которой пузо уже на нос лезет и ноги отекают до ноющей боли.
Выхватываю нож из стойки:
— Ты перекусишь со мной?
— Мам.
— Что? — отрезаю от булки хлеба пару толстых кусков. — Вы поссорились с Андреем, и ты возвращаешься жить к нам?
— Что?! Нет!
— Мало ли, — пожимаю плечами. — Вдруг ты пришла с таким сценарием.
— Да что с тобой?
Я молча отрезаю кусочек ветчины и закидываю его в рот, глядя через окно в сад.
— Мам, я просила тебя приехать.
— Но я была занята.
— Могла же после приехать.
— Не, не могла, — флегматично отвечаю я, медленно пережевывая ветчину и наслаждаюсь солоноватым пряным