Развод. Расплата за обман (СИ) - Элина Витина
Сын прижимается плотно ко мне, сжатые в кулак ручки касаются моей кожи, но в этот раз он ест меньше обычного.
Я ощущаю это по тому, что не наступает долгожданное облегчение в тугой налитой груди: он с причмокиванием отпускает сосок, и молоко льется прямо за детское ушко.
— Мы так не договаривались, сынок, — мягко журю его, — давай не лентяйничай, тебе нужны силы, чтобы расти и развиваться.
Однако, Коля к еде теряет интерес, я пробую еще раз, но он начинает недовольно хныкать.
— Хорошо, хорошо, я тебя поняла, — целую его в лоб, — насильно сыт не будешь.
И мы выходим в гостиную, где на большом диване уже разложено его плюшевое одеяло и лежат игрушки.
Нехотя, делая усилие над собой, передаю Колю свекрови, и отправляюсь на кухню. Есть особо не хочется, но я накладываю себе в тарелку еду и медленно, задумчиво жую, прислушиваясь к звукам из другой комнаты.
Не могу заставить себя расслабиться, я все так же на страже — кажется, что если Коля закричит, я брошусь к нему, сшибая все на пути. Но слышно только тихое бормотание мамы Марка и оно немного успокаивает, отвлекая от неприятного ощущения в груди.
Выпив большую кружку чая с молоком, я возвращаюсь к сыну и застаю неприятную картину.
Свекровь, держа его на одной руке, другой маленькой ложечкой заливает в приоткрытый рот воды.
— Вы… что вы делаете?
За недолгое время моего отсутствия Инна Владимировна и переодеть его успела. Естественно, в те вещи, что привезла сама, в чужие.
От ее умершего много лет назад сына, и меня кипятком обдает от ужаса происходящего.
— Он ротик так открывал, пить хотел. Да ты не бойся, мы не в первый раз, — и снова прикладывает ложку к его рту. Маленькую совсем, серебряную, которой дома у нас до этого момента я ни разу не видела.
Я в три шага сокращаю расстояние между нами и решительно требую:
— Отдайте Колю. Ему нельзя пить воду.
Ловлю недоуменный взгляд, будто я сказала дикую чушь, но все же с трудом, женщина подчиняется и передает ребенка мне. На этот раз взгляд у нее оскорбленный:
— Что значит нельзя воду? Как же без допаивания?! Всех детей всегда поили и ничего.
Я молчу, сцепив зубы, чтобы не перейти на повышенные тона. Она просто не знает, какого труда мне стоило сохранить молоко для ребенка! Как я мучилась с молокоотсосом, сначала ручным, до боли сжимающим соски, а потом электрическим — но все таким же неприятным! Как долго мне приходилось стараться, чтобы нацедить первые драгоценные капли и постараться, чтобы ребенок не перешел на смесь, а ел как положено!
Меня раздражает сейчас все.
Что я в этом доме, с этой женщиной. Что на сыне вещи Владика, что она поит его водой. Перед глазами от гнева плывут мошки, и я еле контролирую себя, чтобы от злости и страха не сжать слишком сильно хрупкое тело моего сына.
— Просто так не делайте! Это предписание консультанта по грудному вскармливанию.
— Но Владику…
— Он не Владик! — рявкаю я, потеряв терпение. За спором мы совсем не слышим, что домой вернулся Марк, застывший сейчас на входе в комнату. Без пиджака, рукава белой рубашки закатаны, обнажая сильные руки.
Он переводит взгляд с меня на свой мать, а я все еще часто дышу от злости, и на него взираю так же — раздраженно. Потому что просто не способна сейчас на другие чувства.
— Мам, — его голос звучит предостерегающе, — давай на кухне поговорим.
На мгновение мне становится легче, потому что выдерживать это сумасшествие в одиночку нет больше никаких сил.
Пока свекровь обходит меня, обдавая обидой, я пытаюсь выровнять дыхание. Марк подходит ближе, большим пальцем касаясь моего подбородка и поднимая голову, вынуждая заглянуть ему в лицо.
— Все в порядке?
Я делаю глубокий вдох, прежде чем ответить и… чувствую это. Приторный запах шлюшьих духов. Женских. Ненавистных. И я знаю, кому они принадлежат.
— Нет, — шиплю в ответ, дергая головой и пытаясь скинуть его руку, — не в порядке! И вообще, не надо трогать меня, не помыв руки с улицы. Сходи сначала… смой с себя всю грязь.
Глава 36
«Гормоны», — напоминаю себе. Это просто гормоны. Врач предупреждала, что мне нужно быть готовым к скачкам настроения жены. Все кормящие женщины с этим сталкиваются. Окситоцин. Прогестерон. И куча других непонятных слов, которые объясняют ее поведение.
Но на всякий случай все же принюхиваюсь к себе. Может, слишком торопился утром пока душ принимал? Да нет, судя по всему ее слова про грязь и брезгливое выражение лица вызваны теми самыми гормонами.
Я вообще слабо представляю все, через что женщинам приходится пройти. Вырастить в себе человека. Абсолютно нового! Выносить его, родить… и потом стать для него целой экосистемой. Поэтому еще до того, как даю матери выложить мне свою версию происходящего, строго выговариваю:
— Нашего сына зовут Николай!
— Я знаю, сынок, — в ее голосе читается нескрываемое раскаяние. — Оговорилась я. Ты просто не представляешь как сложно постоянно себя одергивать, Марик… Он ведь так похож на него. Беру в руки внука и словно в прошлое переношусь. Будто это Владик сопит у меня на груди, понимаешь? Я ж разве специально? Думаешь, мне самой легко об этом вспоминать? Душа просто на части рвется…
— А Таниной маме ты зачем сказала, что мы сына Владом назвали?
Голос звучит хрипло. Словно я не в офисе торчал целый день, а по пустыне скитался. Ее боль будто наждачкой по сердцу проходится. Горе, вписанное в каждую ее морщинку, в каждую клеточку ее красивого, но такого печального лица, ощущается буквально физически. Проникает сквозь мою одежду и покрывает кожу тонкими иголками. Вроде и не больно, но любое движение отзывается внутри болезненным спазмом.
Мне жаль ее безумно. Несмотря на то, что я всю жизнь провел бок о бок с этой болью и чувством потери, только став отцом я, кажется, по-настоящему понял что она чувствовала.
Потому что как бы я ни старался сосредоточиться на хорошем, как бы ни уговаривал себя мыслить позитивно… всякие мысли проносились в моей голове за эти дни. Особенно в те долгие часы пока длилась операция.
Я знал, что мне нужно быть сильным. Для Миры. Для нашего малыша. Поэтому вслух бы никогда не признался, что пока я стоял в том пустынном коридоре,
