Подарок коллекционера - М. Джеймс
Пока ванна наполняется водой, которую я несколько раз проверяю, чтобы убедиться, что она чуть теплая, я осторожно разматываю его бинты, снимая марлевый тампон, прикрывающий рану на его плече. Глубокие порезы на его запястьях, сбегающие вниз по предплечьям, выглядят зловещими и красными, из них немного сочится кровь, когда я снимаю бинты. Они выглядят не лучше, и когда я смотрю на них повнимательнее, видя, как они зияют, я понимаю, что мне следовало попытаться зашить их. У него останутся ужасные шрамы. Я даже не знаю, есть ли в доме что-нибудь, что я могла бы использовать, чтобы их зашить, и сработало ли бы это. Все, что я могу сделать, это стараться быть осторожной с ними, помогая ему залезть в ванну, стараясь не толкать и не задевать его раны, чтобы они снова не начали сильно кровоточить.
— Холодно, — стонет он, начиная сползать в ванну, дрожа, и я вздрагиваю. Мне хочется разрыдаться от разочарования, но, если я позволю себе заплакать, я не знаю, смогу ли остановиться. Я чувствую, что все это выйдет наружу, все слезы, которые я сдерживала с тех пор, как умер мой отец с тех пор, как мне пришлось работать бесконечные часы, чтобы прокормить нас с Джорджи, и снять квартиру. Я чувствую, что все это хлынет из меня потоком, и я никогда не остановлюсь. Я буду ничем иным, как увядшей оболочкой на полу, и тогда мы оба погибнем.
— Это не так, — мягко говорю я ему. — Ты просто горишь от лихорадки. Мы должны сбить ее.
Он откидывает голову назад, дрожа и явно несчастный, и у меня болит грудь. Я хочу помочь ему, а не причинить боль, но я знаю, что горячая вода сделает только хуже. Когда я поднимаю глаза мгновение спустя, после того как аккуратно уложила его в ванне, я вижу, как по его щекам катятся слезы, и тихо вздыхаю. Я протягиваю руку, прикасаюсь к одной из них, мои пальцы касаются его кожи, и я чувствую, как он вздрагивает.
— Александр…
— Почему? — Он поворачивает голову ко мне, навстречу моей ласке. — Тебе небезразлично. Ты… помогаешь мне. Почему?
— Я же говорила тебе. — Я вздыхаю, осторожно смахивая слезы и тянусь за мочалкой. — Я не знаю.
Помогать ему мыться — тоже трудоемкий процесс. Я делаю все возможное, чтобы промыть раны, стараясь сильно не мочить их и не позволяя им снова начать кровоточить, и я промываю все остальное, дюйм за дюймом. Когда я добираюсь до его бедер, я чувствую, как он вздрагивает от моего прикосновения, и я вижу, как его член снова слегка подергивается. Я бы не удивилась, если бы у него не встал член, он сильно болен, но я все равно вижу, как его тело пытается ответить на мои прикосновения, и меня обдает жаром.
— Ноэль… — он стонет мое имя, низко и хрипло, и что-то сжимается глубоко в моем животе в ответ. — Пожалуйста…
Я не знаю, о чем он просит, и я не думаю, что он способен полностью сформулировать это прямо сейчас. Я чувствую, как горят мои щеки, когда я мою его, ощущаю напряжение его тела, подергивание мышц, то, как он слегка выгибается навстречу моим прикосновениям. Я чувствую дрожь, пробегающую по его телу, и борюсь с желанием задержаться, нежно провести по нему руками, успокаивая его.
Почему я хочу заботиться о нем? Я не думаю, что он хороший мужчина. Я думаю, независимо от того, причинил ли какой-либо вред тем другим женщинам или нет, что в нем есть что-то глубоко нарушенное. Я не знаю его истории, но я уверена, что он не такой, каким другие сочли бы его. Но то, что я чувствую к нему, это не только жалость. Я хочу домой, больше всего на свете, но я не могу отрицать, что, по крайней мере, отчасти меня удерживает здесь то, что я не хочу оставлять его… во всяком случае, так.
Когда я заканчиваю купать его, я говорю себе, что это всего лишь любопытство. Я хочу удовлетворить свою совесть, убедившись, что он будет жить, и раскрыть секреты этого дома, чтобы я могла полностью завершить эту главу, не задаваясь вопросом и не вспоминая о ней. Я не могу позволить себе зацикливаться на чем-то другом, на том, что у меня могут быть желания или чувства к Александру, которые удерживают меня здесь. Это просто не имеет смысла.
Когда вода полностью остывает и появляется ощущение, что температура немного спала, я начинаю помогать ему выбраться из ванны. У стены есть табурет, и я помогаю ему сесть на него, поддерживая одной рукой и насухо вытирая полотенцем. Под раковиной есть еще медикаменты, и я использую их, чтобы снова перевязать его раны, помогая ему снова подняться на ноги и вернуться к кровати. Он снова дрожит, но я не хочу оставлять его надолго, чтобы обыскать его комнату в поисках одежды. Вместо этого я помогаю ему голышом забраться под одеяла, набрасывая на него достаточно мягких покрывал с края кровати, чтобы он не простудился.
Уже перевалило за одиннадцать, когда я наливаю ему еще бульона и воды, добавляю лекарства и проскальзываю в свою комнату, чтобы переодеться в свежую пижаму. Когда я возвращаюсь в комнату, он выглядит спящим, и я забираюсь в постель рядом с ним, используя в качестве одеяла одеяло из своей комнаты. Я слишком хорошо понимаю, что он голый под одеялом, и сама не могу заставить себя забраться под него. От этой мысли по телу проходит еще одна волна жара, и я отгоняю ее, беря книгу, чтобы отвлечься от других мыслей.
Книга "Отверженные", копия с французским и английским переводами под одной обложкой, толстая и увесистая. Я прижимаю книгу к коленям и продолжаю с того места, на котором остановилась, читая Александру вслух, хотя уверена, что он меня не слышит. У меня есть смутная надежда, что это каким-то образом поможет ему лучше спать.
— Он упал на сиденье, она рядом с ним, — начинаю читать я низким и тихим голосом. В комнате полумрак, горит только лампа у моей кровати, и я замечаю, как снова начинает падать снег. — Больше не было слов, начинали сиять звезды. Как получилось, что птицы поют, что снег тает, что роза цветет… Один поцелуй, и это все.
