Заговоренные - Лада Миллер
Даже отсюда, с высоты птичьего полета, можно будет разглядеть женскую соляную фигуру между песчаных холмов.
Ирка молчит.
– Но самое интересное не это, – продолжает Дуду, стараясь не обращать внимание на ее молчание, – самое интересное, что именно в этом месте, совсем недалеко от плоских соленых берегов, однажды, больше сорока лет назад, два бродяги бедуина нашли пещеру, а в ней сосуд со свитками из козьих шкур, исписанных сверху донизу угольными чернилами. Знаешь, что это были за свитки?
Ирка мотает головой.
Дуду оживляется, все-таки, она его слушает и слышит.
– Так были найдены Кумранские рукописи. Отрывки из Ветхого Завета, пролежавшие в пещере больше двух тысяч лет. Позже братья-бедуины с трудом продали древние свитки за несколько долларов проезжим торговцам. Сегодня этим документам нет цены. Ведь они подтверждают то, что Библия действительно была написана до нашей эры, а это значит, что все библейские рассказы, которые многие из нас считают обыкновенными сказками, происходили на самом деле, понимаешь?
Ирка поворачивается к Дуду. В глазах ее восторг.
– Понимаю. А еще я понимаю, что летать – это не то, что я думала раньше. Летать – это все равно, что дышать.
– Уф, – выдыхает Дуду с облегчением, – а что ж ты до сих пор молчала? Я думал, что тебе не нравится, что пора возвращаться.
– Как это возвращаться? – возмущается Ирка. – Нет уж, ты лети, пожалуйста. Погляди, красота-то какая. И море это. Вовсе оно не Содомское. А прекрасное. Это просто Божий Глаз какой-то. Потому и соленое – от слез божьих. И красивое – тоже до слез.
Ирка будто ожила. Вот она порозовела, сидит, крутит головой, вопросы выстреливает.
– А как это называется? – тычет она пальцем в кожаное сиденье. – Это кресло второго пилота, да?
Дуду смеется.
– Ну, допустим. Но если хочешь, я буду называть тебя первым пилотом. Хочешь?
– Ага, – кивает Ирка и принимается разглядывать штурвал, ручки и огоньки на приборной панели.
– Дуду, скажи, а отчего самолеты летают?
– Что значит – отчего? – недоумевает тот.
– Ну как он может лететь, ведь он же крыльями не машет, да и разгоняется не так чтоб очень. Отчего же он летит, не падает?
– Нельзя ему падать, – невозмутимо отвечает Дуду, – то есть, конечно, мотор, горючее, и все остальное – да. Но самое главное не это. Самое главное – если сказать себе, что падать ни в коем случае нельзя, тогда ни за что не упадешь.
Ирка кивает.
– Я так и думала. Дуду, скажи, а ты еще раз меня возьмешь?
– Обязательно, – серьезно отвечает тот. – Я сколько хочешь могу с тобой летать. Вот только когда твой живот совсем станет большой, то, боюсь, моему самолету будет тяжело подниматься.
– Это точно. Я, конечно, потолстела, – качает головой Ирка, оглядывая себя, – но погоди, вот родится Давид…
Она спотыкается на имени, оторопело смотрит на Дуду.
Надо же, как странно получается, Ирка называет своего малыша его именем.
– Ну, в смысле, вот родится мальчик…
Дуду делает вид, что ничего не заметил.
– Так мы и его научим летать, – кивает он, – а как же. Настоящий пацан должен хоть немного, но летать, ты это запомни.
Ирка согласно кивает, расслабляет руки, да и вся расслабляется. Будто нет на свете больниц, нет реанимаций, нет тех, кто вот-вот умрет, и тех, кто пытается им в этом помешать. Она даже на какой-то миг забыла про Илюшу. И про Людмилу его забыла. Только ребенка в животе помнит. А еще маму и Машеньку.
«Наверное, чтобы понять, что на самом деле важно, надо посмотреть на свою жизнь с неба», – думает Ирка и усмехается своим мыслям.
Самолет летит ровно, чуть покачиваясь от встречного ветра. Внизу проплывают соленые берега, розовые скалы Иордании поднимают головы и смотрят вслед, бесконечная пустыня бредет, не оглядываясь, оставляя за собой песчаные следы, расцветающие оазисами там, куда приходят люди.
Дуду и сам не знает, как ему пришла в голову эта шальная мысль, прокатить на самолете эту девчонку.
Она для него девчонка, несмотря на то что взрослая женщина, да еще весьма беременная, к тому же не от него.
– И кстати, про жену Лота, – внезапно говорит Ирка, будто отвечая на невысказанные до сих пор мысли.
– Ну? – спрашивает Дуду, тряхнув головой, отгоняя прошлое.
– А не надо было оглядываться, – выпаливает она, – ушли, значит, ушли. Подумаешь – дом, подумаешь – утварь.
Она замолкает ненадолго. Думает. Продолжает с какой-то горькой улыбкой:
– Из-за этого она и осталась безымянной – Лотова жена. Жизнь – это только вперед. И вверх, конечно.
Ирка улыбается небу вокруг. Дуду улыбается Ирке. Где-то меж песчаных холмов соленая от слез женщина поднимает голову к небу, вытаскивает ноги из песка, одну, другую, начинает идти. Шаг, еще один.
– Жизнь – это только вперед, – говорит женщина.
И обретает имя.
Глава семнадцатая
Первый год в Израиле – книга в триста шестьдесят пять страниц, на каждой из которых столько событий и переживаний, что хватит на целую библиотеку. Вот только книгу можно раскрыть на любой странице и перечитать. Сделать заметку, чтобы вернуться и осмыслить то, что по собственной бестолковости не понял с первого раза.
В жизни все не так, а уж в медицине и подавно. Время мчится, как паровоз, дни мелькают, словно освещенные окна вагонов, ночи заканчиваются гудком будильника, каждый новый стаж мне нравится больше предыдущего.
Сейчас я влюблена в терапию, в блистательную Анну, в русских ребят, приехавших чуть раньше меня, но уже вовсю болтающих на иврите, смело ставящих трудные диагнозы и даже – о боже! – отстаивающих свое мнение перед местными врачами.
Медицинская наука кажется Джомолунгмой, разрывающей вату облаков, со сползшими бинтами снега по бокам, с наростами чащоб, с ловушками ущелий, с опасными горными тропами и рыком рыси в ночи.
А идти надо и свернуть некуда.
– Ирка, привет! Как дела? Как праздники?
Мы не виделись с ней три дня, но почему-то начинаем с тех новостей, которые произошли на работе.
– Ой, слушай, нам в реанимацию такой сложный случай привезли, – Ирка усаживается на Философский Камень, разворачивает тощий бутерброд, – мужик, сорок лет, пальцы синие, в язвах, и легкие не дышат. Еще месяц назад был в полном порядке. А у нас – Юваль на химии, Эли на конгрессе, все отделение держится на Дуду, но он молодец, справляется.
Она с аппетитом надкусывает хлеб с сыром, прихлебывает из стаканчика. Из-за беременности Ирка перешла на какао, и сейчас сладкий густой аромат разливается вокруг, мурлычет о детстве, о бабушкиных гренках, о кастрюльке на огне, где
