Желанная для диктатора (СИ) - Мила Дали
— Молчать! Заткнулись все! Быстро!
Мои крики четко разлетаются в пространстве и привлекают всеобщий интерес. Я скольжу ладонью по перилам, медленно спускаюсь в самое пекло.
— Что с Громом? — хрипит наемник из толпы.
— Захлопни пасть, гнида подзаборная! — Вспоминаю коронное ругательство Громова. У него все гниды подзаборные, если они ведут себя не так, как Артёму надобно. На знакомое ругательство у бандитов срабатывает рефлекс — они смолкают. На меня смотрят все, а у Замута дергается левый глаз. — Касым и вы трое, — наобум тычу пальцем в мужиков, импровизирую, — прямо сейчас едут в город за врачом. И только посмейте сказать, что он тоже помер! Лично бошки поотрываю! — Приподнимаю высокомерно бровь. — «Низы» возвращаются на позиции. Бойцы идут в столовую и рассаживаются. Я лично проведу собрание. Остальные занимаются своими делами. — Наблюдаю, как действуют мои слова, и еще громче добавляю: — Замут, а ты следуешь за мной!
Мы поднимаемся на второй этаж, и там я чуть не падаю в обморок. Наемник успевает меня подхватить.
— Сергеевна, ну ты мать даешь. Достойно уважения, блядь…
Замут в шоке, я тем более.
— Подожди, мне нужно в уборную…
— А! Испугалась все-таки!
Как смешно. Это нервное. Скидываю на ходу туфли и бегу в туалет.
У меня две причины и два решения, что родились в голове, как только я взглянула на остервенелых наемников. Во-первых, Касым влюблен в меня. Его служба и тесная связь со мной продолжаться не может. Я не хочу травить ему душу. Во-вторых, держи друзей близко, а врагов еще ближе.
Деловито возвращаюсь к черному Варвару.
— Что говорить на собрании?
Наемник дает мне указания и вводит в курс дел. Я слушаю вдумчиво, осмысливая каждое слово.
Все проходит гладко. Кажется, мне удалось навести порядок в адовом царстве Громова. Артём обязательно поправится. У него выбора не остается, ведь Касым вернулся непросто с врачом, а с целой бригадой. Они заносят капельницы, какие-то приборы. Много-много всего. Горжусь собой и с наслаждением любуюсь исходом этой ночи.
Все не зря.
***
Неделю спустя
Сегодня ясно, на небе не облачка. Пришла весна, пусть не за окно, но в мое сердце. Я достаю из духовки запеканку — точно такую же, как делают в детских садиках. А бабка Замута коршуном нависла рядом. Злит меня со своим корнем женьшеня для поднятия силы Громову.
— Не нужно, Глафира. Лидер и так сегодня спустится к вам.
Бабка ворчит, ссылаясь на мою неопытность. Хотя признаться себе в том, что из нее знахарка как из меня мыловар, она не желает.
Арина наряжена в бальное платье и пушистый бант. Словно принцесса. Как любит Артём. Я делаю праздничный завтрак лично и жду не дождусь, когда мой мужчина проснется.
Замут с шести утра уже недоволен. Ему как серпом по яйцам служить мне, и наемник намеревается вернуть свой статус, как только встретится с Громовым.
С Касымом я стараюсь не пересекаться, но каждый раз обжигаюсь его взглядом, проходя мимо. Встречаюсь лишь на собраниях, что стали неотъемлемой частью за эти долгие семь дней.
Безымянные наемники теперь в авторитет меня ставят и даже слушаются. Замут мне очень помог этого добиться.
А я просто хочу счастья. И тихих семейных посиделок без посторонних людей.
Глава 21
Громов.
Я открываю глаза и вижу растрескавшийся от извести потолок. Закопченную лампочку, что болтается на проводе. У меня кишки крутит — так хочется есть.
Я постоянно испытываю голод, и вот бы сейчас снова напроситься в гости к соседке Антонине Петровне. Живет с нами на одной лестничной площадке. Старуха часто парит кукурузу. И пахнет ей же. Но для меня это лучшее лакомство после карамели.
Оглядываюсь по сторонам и узнаю те самые пожелтевшие обои. Я ворочаюсь, мне неудобно от металлических пружин на койке, и пролежанный матрас комфорта не добавляет. Поднимаюсь. Смотрю на свои тощие ноги. До корок содранные коленки. У меня грязные ногти и еще маленькие руки.
С кухни доносится плач. Мать опять ноет. Она, как обычно, проклинает все, в том числе и меня, за то, какая у нее тяжелая участь. Заочницы. Нет, моя мать не пошла учиться, она ждет отца с очередной отсидки.
Я иду по темному коридору, и к нытью добавляется лязг бутылок. Заглядываю на кухню и морщусь — здесь опять накурено. Надо бы открыть форточку. Мать в застиранном до дыр халате стоит у стола и собирает передачку. Я знаю, как она ползала на коленях перед той же сердобольной старухой Антониной и просила заем для продуктов на зону. Мать слишком подавлена, чтобы устроиться на работу и отправить меня в сад. Она суетится, и я наблюдаю в ней особую нервозность.
Плевать. Мне бы «Мерина», как у дяди Паши. Черного, с рычащим мотором. Был бы самым крутым во дворе, и не пришлось драться.
Оборачиваюсь и вжимаюсь в дверной косяк. Мать снова забыла запереть двери, и в нашу двушку приперлись «друзья» отца. Эти страшные особи — постоянные гости в нашем доме. Особенно мне не нравится лысый — у него вся рожа изъедена оспой, а взгляд замутненный.
— Артём, не путайся под ногами! Иди отсюда! — кричит мать и насильно выпихивает меня прочь.
У нее жесткие объятья, и моим детским костям больно от ее рук. Но будет больнее, если ослушаюсь. Мать как талисман хранит армейский ремень отца с большой металлической бляшкой.
Я возвращаюсь в комнату и достаю из-под подушки без наволочки свой деревянный пистолет. Для надежности. Прижимаю его к груди и вздрагиваю. Я слышу вой. Надрывный. Нечеловеческий. Мужскую брань и хлопок двери на прощание. Ушли, стало быть, гости.
Осторожно выглядываю. Мать сидит в коридоре на коленях, ногтями царапает свои щеки. Это она выла и от горя, драла на себе волосы.
— Не успела. Не успела Виталику собачий жир передать… — у матери несвойственный голос. Она всхлипывает и оборачивается на меня. — Папка твой умер. От болезни. Туберкулез.
А я стою, пятилетний, и крепко держу свой пистолет. Мне не жалко ни отца, ни эту женщину. Я вообще не понимаю, что делаю в этом жестоком мире. Молча разворачиваюсь и ухожу обратно. Успеваю скрыться из вида, как входная дверь снова распахивается, но уже с грохотом. Прячусь под кровать и забиваюсь в угол.
Раньше я не понимал, но теперь догадываюсь. Это был последний день моего нахождения в родном доме, потому что к нам ворвались Они. Точно такие же бойцы, подобные тем,
