(Брак)ованные (СИ) - Энни Дайвер
Обвожу взглядом родню Мирослава: Ольга, Ренат и Яков Игнатьевич смотрят с явным недоверием, убежденные, что мы этого не сделаем и признаем поражение. И все покатится в хорошо известное место. Но где гарантия, что поцелуй с Евсеевым всех убедит и что он будет достаточно искренним?
— Ксюш, — ласково зовет, и пальцы снова скользят по коже, оставляя за собой крохотные дорожки искорок, — посмотри на меня, — просит, вынуждая отбросить последний шанс на спасение, и я сдаюсь. Смотрю на Евсеева, гадая, каким будет поцелуй босса: страстным или осторожным. Понравится он мне или нет. Я никогда не рассматривала Мирослава как возможного мужчину — он всегда был бесконечно далеким, а еще жутким боссом-тираном. Но сейчас, когда он в душу мне глядит, кажется, что никакой он не начальник, а обычный мужчина, которому я нравлюсь чуточку больше, чем он мне, но которому я позволяю себя очаровывать.
Мой мир сужается до размеров лица Евсеева. Он взволнован так же, как и я, но продолжает меня успокаивать. Я не слышу голосов и не вижу ничего вокруг — в фокусе только теплеющий взгляд, от которого по моей коже несутся мурашки.
— Мы правда это сделаем? — цепляюсь за надежду спастись, но она стремительно тает вместе с уверенным кивком Мирослава:
— Да. Вдыхай, — произносит своим фирменным командным тоном, и я слушаюсь: втягиваю изо всех сил воздух в легкие и не успеваю ничего понять, потому что уже в следующее мгновение его губы касаются моих.
Меня бросает в дрожь, жар и холод. Я хочу сбежать отсюда и больше никогда не видеть Мирослава и одновременно с тем хочу никогда не заканчивать поцелуй. Его губы мягко изучают мои, он прихватывает мою нижнюю и тянет. Выпускает и повторяет снова, методично сводя меня с ума. И надо бы закончить все сейчас. Прервать поцелуй, смутиться и, взяв Евсеева за руку увести из-под заинтересованных взглядов в тишину, где на заднем фоне никто не продолжит кричать «Горько!», но… Но отчаяние доводит меня до той степени, когда я понимаю, что мне чертовски нравится целоваться с боссом. Я не хочу заканчивать все на полудействии. Я уже согласилась играть роль счастливой жены, а значит, нужно идти до конца. В моей голове аргумент звучит убедительно и вполне себе подходит для оправдания, хоть на самом деле я уже ничего не соображаю. Опускаю ладони на плечи Мирослава и наконец отвечаю на поцелуй. Перестаю быть ведомой, дразню, позволяя себе заиграться, и первая касаюсь кончиком языка его губ. Мирослава это ни капли не смущает и не останавливает — он все целует меня, с каждой секундой распаляя нас обоих. Стук сердца колотит в барабанные перепонки, пульс взлетает, а я прижимаюсь к Евсееву и горячо целую, подмечая, что ни один из нас не собирается заканчивать.
Мда, докатилась…
В наше сумасшествие врываются аплодисменты — спектакль затянулся, и зрители утомились. Мирослав прижимается к моим губам в последний раз и отстраняется на считанные сантиметры. Поддавшись порыву, я веду ладонью по его щеке и оставляю ее на плече, сама гадая, зачем только что это сделала. Мы растеряны и не понимаем, как быть дальше.
— Теперь мы можем идти? — интересуюсь, потому что отрезвить мозг нужно катастрофически срочно, пока я снова не выкинула очередную глупость вроде поцелуев с боссом и глаженья его щеки.
— Да. Выйдем в зимний сад.
Взяв за руку, Мирослав ведет меня по длинному коридору. Я разглядываю фотографии в рамках на стенах, тут целая галерея. Улыбаюсь каждый раз, когда выхватываю образ босса: вот он на рыбалке, там гоняет на велосипеде по двору, а в самом конце фото с дипломом в руках.
В саду свежо и сыро. Тусклый свет делает атмосферу особенной, и я спешу отдалиться от Евсеева. Отхожу к пальме и увлеченно разглядываю большие листья. Она напоминает мне о море и о том, что стоило бы быть настойчивее и гнать Мирослава взашей, когда он только появился в отеле. Но я не смогла. И теперь трогаю припухшие и горячие от поцелуя губы, с ужасом осознавая, что мне очень понравилось.
— Возьми, здесь прохладно, — произносит Евсеев, стягивая с себя пиджак, и набрасывает его мне на плечи. Тепло его тела, хранящееся на ткани, окатывает новой волной мурашек, так что мне приходится ухватиться за перила, чтобы не упасть.
— Спасибо…
Мирослав останавливается чуть дальше, оставляя мне свободу, в которой я нуждаюсь так же сильно, как в прохладном воздухе. Мы оба молчим, и нас прижимает тяжестью недосказанности. Нужно поговорить, взрослые люди делают именно так, понять, что все это значит, потому что это было не похоже на дежурный поцелуй, сдержанный и отчасти отстраненный, как принято на подобных мероприятиях. Жмурюсь и глубоко дышу, успокаиваясь, потому что хочется обессиленно зарычать.
— Ксюш… — врывается голос Мирослава в мои мысли, и я снова думаю о том, как его горячее дыхание обжигало мои губы.
Эх, как было проще в восемнадцать: там можно было целоваться со всеми, не думая. Потому что никто не был моим начальником, которого мне придется видеть каждый день. С которым я живу в одной квартире. Боже, а что, если мы решим повторить? Что, если увлечемся интрижкой, которая закончится со штампом о разводе? Как после этого работать бок о бок, зная, что каждый пошел дальше и не вспоминает о другом. Я не смогу. Не смогу заказывать цветы его будущим женщинам и думать, что он тоже будет их так целовать, поэтому, набравшись смелости, произношу:
— Больше, пожалуйста, никогда так не делайте, ладно? — перебиваю, потому что даже и предполагать не хочу, что он собирался сказать, но не оборачиваюсь, потому что сама не понимаю, что со мной приходит. Мне хочется, чтобы Евсеев со мной согласился. Здравый смысл
