Снимай меня полностью - Дарья Владиславовна Сойфер
– С Вадиком, да? – продолжала темнить Юна.
– Нет, один, – терпеливо пояснил Рома. – Что ты хотела?
Несколько секунд она тихо сопела в микрофон, потом все же решилась:
– Слушай, а я очень помешаю, если сейчас приеду?
– Нет, – сглотнув, соврал Кулешов. – Совершенно не помешаешь.
– Тогда жди, – донесся до него Юнин голос, и телефон захныкал короткими гудками.
Глава 16
Юна Лебедева
3 ч.
Друзья, у меня к вам два вопроса.
1. Ни у кого нет вакансии для будущего политолога? Могу писать статьи, пресс-релизы. Или, например, пригожусь в качестве спичрайтера. В офисе тоже буду полезной: с компом на «ты», печатаю быстро.
2. Если кто-то снимает квартиру, с удовольствием займу свободную комнату и разделю аренду. В быту неприхотлива, как фикус, зато всегда выслушаю и составлю приятную компанию.
Прошу репоста! Все предложения – в личку.
Юна знала, конечно, что ее отец не умеет проигрывать и никогда не сдается, но все же не ожидала от него такой жесткости. Сам факт, что родная дочь посмела выступить против его воли, которая всегда приравнивалась к истине в последней инстанции, довел Льва Львовича до бешенства столь разрушительного, что измерить оное можно было только по шкале Рихтера. И если бы сейсмологи в тот момент присутствовали в комнате Юны, то, несомненно, приписали бы крикам депутата максимальную магнитуду и включили семейный скандал Лебедевых в число мощнейших мировых землетрясений.
Когда падшая дочь принялась собирать вещи, Лев Львович, изрыгая проклятия и языки пламени, сказал, что каждая тряпочка в этом доме, от майки до трусов, была куплена на заработанные политическим потом деньги, а посему не покинет родных закромов.
Юну лишили всего: денег, одежды, банковских карт и даже ключей от машины. Однако, чем громче разорялся отец, тем отчетливее понимала Юна, что назад пути нет. Именно теперь она поняла, сколько времени потеряла, исполняя роль образцово-показательной дочурки. И все ради чего? Чтобы стать одной из подчиненных отца? Раньше Юне казалось, что он любит ее. По-своему, конечно, но все же любит. А сейчас усомнилась даже в этом. Одно слово поперек – и вот ее уже вышвыривают без выходного пособия, как проворовавшуюся прислугу.
Розовые очки треснули, осыпались грудой маленьких колючих осколков, и свет неприглядной правды больно резанул по глазам. Все эти годы Юна была никем. В собственном доме, в родной семье – нулем без палочки. Пустым местом без права голоса. Она осознавала, что без денег придется туго, но расплачиваться собственным достоинством за еду, одежду и коммуналку больше не могла физически. Ее страшило не столько то, что она уходит в никуда, сколько простая горькая истина: она не нужна родителям. Разумеется, ее слова «я ухожу» не были пустой угрозой или попыткой припугнуть папу, чтобы выторговать разрешение на конкурс. И все же где-то в глубине души Юна надеялась, что отец одумается. И уж если не попросит прощения, то хоть захочет остановить ее. Или мама вмешается и встанет на сторону единственного ребенка.
Но нет. Лев Львович разошелся не на шутку, а Елена Геннадьевна шепотом посоветовала Юне немедленно извиниться, пока не стало слишком поздно. Вот только, к своей досаде, девушка поняла, наконец: поздно стало уже давно. Она видела перед собой не любимого папу, а человека, для которого власть превратилась в наркотик. И неповиновение, поставившее непререкаемый авторитет главы семьи под угрозу, выпустило на свободу всех его внутренних демонов. Лев Львович будто сбросил домашний халат, обнажив самого настоящего Халка. И Юна поняла, что никогда не сможет жить в мире с собой, если будет прогибаться и дальше.
Она не стала говорить отцу ничего. Нет, не боялась. Просто нечего было сказать. Взяла сумочку, повесила на крючок ключи от квартиры и ушла, твердо пообещав себе, что не вернется.
Когда прохладный вечерний воздух помог девушке немного остыть, а эмоции отступили на второй план, Юна огляделась и поняла, что стоит посреди улицы и понятия не имеет, куда идти дальше. Ползти на пузе к Игорю означало сменить одного диктатора на другого. В кошельке сиротливо болтались несколько купюр, на которые если и можно было снять номер в гостинице, то от силы на сутки-другие. А что потом?
Юна набрала Ирку, но в ответ услышала печальную историю о недоступном абоненте. Заглянула к подруге в инстаграм: на последней фотографии рыжеволосая ведьмочка красовалась в зале ожидания Шереметьево. Нет, может, Ира и рассказывала что-то о своих планах на девичнике, но алкоголь отлично справился с очисткой памяти. И именно в тот момент, когда Юна уже всерьез задумалась о том, где удобнее спать: на лавочке в сквере или в комнате ожидания ближайшего вокзала, на дисплее высветилось сообщение от Ромы.
В любой другой ситуации Юна бы ни за что не стала навязываться малознакомому человеку, но сейчас, живо представив уютную небольшую студию, симпатичного фотографа, который по какой-то необъяснимой причине одним своим видом поднимал ей настроение и вселял уверенность, поняла, что ей нужен именно он. Конечно, внутри тут же зазвучал гаденький голосок: «Ты для него просто клиентка. Узнает, что нет больше денег, сразу сделает ручкой!» Но Юна решила: раз уж пошла такая пьянка, раз уж день откровений начался, то неплохо бы выяснить до конца, есть ли у нее вообще друзья.
Поднимаясь на третий этаж, Юна снова и снова повторяла себе, что не будет плакаться, давить на жалость и унижаться. Мужчины, какой бы они ни были ориентации, терпеть не могут женские слезы. И Рома ясно дал это понять, когда Юна раскисла на фотосессии. Нет, нельзя платить нытьем и неблагодарностью за гостеприимство. Однако едва ступив на порог «Кукушкиного гнезда», увидев взъерошенного и такого теплого Рому с шоколадкой в руке, Юна почувствовала, как внутренняя дамба осыпается кирпичик за кирпичиком.
– О, привет, – он непринужденно улыбнулся и встал с кресла. – Чай, кофе?
– Угу, – выдавила Юна, старательно запихивая подступающие слезы поглубже.
– Так чай или кофе? – нахмурился Рома, обеспокоенно взглянул на нее, и на его лице проступило понимание. – Все так плохо, да?
Юна честно собиралась ответить, что все пучком. Никаких проблем. Норма, абсолютная
