Он и Я (СИ) - Тодорова Елена
Гордей сразу сказал, что этот лоб наш, и все же слышать русскую речь от кого-то чужого в таких условиях, само по себе весьма пугающе. Тяжело переваривать суть. Все мысли бьются вокруг одного единственного вопроса: как мне отсюда выбраться?
Шторы задернуты, и в комнате таится полумрак, однако я предполагаю, что уже поздний вечер. Возможно, даже ночь.
Ищет ли меня Тарский? Что думает? Злится?
Господи, пожалуйста, пусть он меня найдет… Больше никогда-никогда не буду спорить и делать что-нибудь без его ведома… Ну, пожалуйста…
— Давай, скажи что-нибудь, не ломайся. Я не самый терпеливый человек.
Он шагает ближе. Я заглядываю в его глаза и вдруг отчетливо понимаю: он не то что не самый терпеливый, он — монстр.
Мамочки…
Воздух плотными кольцами сжимает мое тело, вытесняя из груди крик раньше, чем я складываю всю картинку происходящего.
Мужчина хватает меня за плечи. Встряхивает так, что голова дергается, шея хрустит, и клацают зубы. Дыхание перекрывает, и никаких звуков я больше издавать не могу.
— Ну, чего ты орешь, красивая? Никто ведь не услышит. На хрена глотку рвешь? — говорит с жутким оскалом в виде улыбки. — Давай так, малыш… — естественно, меня от этого обращения передергивает. — Ну-ну, не шугайся. В ресторане такая смелая была… Зачем смотрела на меня? А? — смеется, и этот звук столь же омерзительный, как и предшествующая ему улыбка.
Пытается выдать все так, словно я сама во всем виновата. За всеми, кто ему улыбается, охотится? Хотя кто его знает? Он ведь следил за мной.
— Сейчас все решим. Но сначала познакомимся. Меня зовут Владислав. Можно просто Влад. Как твое имя? — Когда я упорно делаю вид, что не понимаю русского, он неожиданно и громко орет: — Как тебя зовут???
У меня в голове что-то лопается. Слух заслоняет протяжный звон. Зажмуриваясь, игнорирую не только мужчину, а и свое нахождение здесь. Ему это явно не нравится. По каким-то размытым движениям улавливаю, как размахивается. Бьет меня по лицу с силой, от которой моя голова снова с хрустом дергается. Кожу обжигает болью, а рот наполняется кровью, а я никак не могу осознать того, что происходит. Меня никогда не били и уж тем более по лицу.
На глаза наворачиваются слезы, и я, не раздумывая, разъяренно плюю прямо в перекошенную гневом рожу.
— Ах ты, тупая сука!
Влепив мне новую затрещину, хватает за волосы и волочит к кровати. Бросает у изножья на пол. Склоняясь, зло капает слюной.
— Любезности закончились, — орет мне в лицо. — Рассказывай, чем вы тут занимаетесь? Кто ты? Кто он? Какие дела проворачиваете с Шульцем? Отвечай, пока я тебя не замочил!
Сейчас мои мысли о том, что этот человек может помочь мне вернуться в Россию, кажутся такими смешными! Ну, на что я, идиотка, надеялась? Даже если у него существуют какие-то связи в консульстве, он совершенно точно не из тех, кто за «спасибо» помогает ближним.
Господи, ну и дура же я!
Если бы можно было отмотать время назад, не взглянула бы, не вышла из квартиры… Только думать об этом поздно. Да и сил нет. Следующие удары сыплются как будто со всех сторон. Без разбора колошматит бетонными кулачищами по моему телу: голове, плечам, груди. В лицо прилетает меньше. Очевидно, боится сломать челюсть. Ведь тогда я не смогу говорить.
Меня трясет от боли. Из горла без конца вырываются всхлипывания. Слезы смешиваются с кровью.
— Я ничего не знаю! — выкрикиваю, не выдержав очередной порции ударов. — Я ничего не знаю!
Монстр Владислав ненадолго останавливается. Переводит дыхание, словно устал колотить меня, и довольно улыбается.
— Развязался язык?! Так с тобой надо?! Слушай сюда, шлюха, — сипит мне в лицо. — Ты должна рассказать мне все, что знаешь! Как тебя зовут?! Как его зовут?! Откуда прилетели? Где и как долго находились? Какие долбаные места посещали? С кем общались?
Я выросла в среде, где шавки[13] и крысы[14] считались конченными мразями. Я не просто варилась в этом. Впитала с кровью отца и молоком матери. И сейчас, несмотря на боль, давлю в себе тот мизер информации, которым обладаю. Знаю ведь, что ублюдка это не успокоит. Он не остановится.
— Я ничего не знаю! Ничего! Мое имя вам ничего не даст! Ничего!
— Так, значит, — выдыхает с той же злобой. — Тогда попробуем по-другому, — процедив это, подтягивает меня выше. Толкнув затылком в деревянное изножье, демонстративно извлекает нож. — Так нравится? — сверкнув лезвием, просовывает его между пуговиц на лифе моего платья и резко дергает. Разрывает сначала верх, а потом, меняя направление, и низ. До самого подола. — После того, что я с тобой сделаю, заговоришь, как миленькая… Сука…
Оцепенело таращусь, не в силах вымолвить хоть что-нибудь.
Следующим предметом уничтожения становится бюстгальтер. Почувствовав его руки на своей груди, резко хватаю губами воздух. Осознание того, что он ко мне прикасается, взвинчивает внутри меня какую-то энергетическую пружину. Она выдает волну нереальной силы. В пылу безумия заставляет действовать яростно. Толкаю ублюдка, ответно бью по лицу и, загоняя ногти глубоко в кожу, с дикостью зверя продираю щеки.
— Ах ты, мелкая тварь… Давай, ори… Лягайся, шалава… Мне так даже нравится… Очень заводит!
Перехватив мои запястья, выкручивает руки и обездвиживает. Толкает спиной на ковер и сам наваливается сверху. Пока спускает слюну мне на грудь и копошится с брюками, мне остается лишь кричать. Кричать от безысходности, боли и отчаяния, ведь я уже понимаю, что никто меня не услышит, и никто не поможет. А я сама не могу его остановить. Все мое тело ломает — каждую мышцу, каждую косточку, каждую клетку, каждый нерв… Когда этот монстр разрывает на мне белье, я мечтаю досрочно умереть. Исчезнуть и не чувствовать весь тот ужас, который мне неминуемо предстоит пережить.
Рвется ведь сердце… Пусть разорвется!
Буду до последнего кричать. Кричать, пока не лопнет эта мышца. Пока меня не раскидает на ошметки.
— Вы*бу тебя, и вернемся к вопросам, — ощущаю его пальцы на промежности, и в крик примешиваются рыдания. — На всё и за всё ты мне ответишь, блядина…
Мерзкие прикосновения и грузное давление внезапно пропадают, но я не сразу могу осознать свою свободу. Перестаю кричать, когда в ушах гремит до боли знакомый, родной голос:
— Сейчас я, сука, на все твои вопросы отвечу!
Опасаясь того, что это лишь следствие помутнения рассудка, превозмогая оцепенение, неловко сажусь и веду заплывшим взглядом в направлении звука.
Сердце разбивается… Оно разбивается от радости!
Не ошиблась… Тарский здесь. Он нашел меня. Пришел за мной.
— Гордей… — вырывается непроизвольно.
Не пытаюсь его позвать. Просто молюсь на него, как на бога. Но он слышит. Притиснув Владислава к столу, медленно поворачивает ко мне голову. На пару секунд погружает в царящую внутри него тьму. А затем, сморгнув, меняет трансляцию. Смотрит так, словно я самое дорогое, самое ценное, что существует на этой планете. Скользнув взглядом по моему обнаженному телу, какую-то невыразимую мỳку примешивает.
Сглатываю и, подтягивая колени, прикрываюсь руками.
Не хочу, чтобы он меня такой видел.
— Закрой глаза, Катенька. Тихо посиди, — на контрасте со всем происходящим его привычно грубый голос плавит мягкостью.
Мерзкий психопат орет какие-то угрозы и беспомощно извивается под стальными руками Тарского, но мы его не видим и не слышим. Прочную связь налаживаем. Выдыхаю свободно, киваю, послушно закрываю глаза и, обхватывая колени руками, прячу лицо.
Крики, визги, хруст костей и брызги крови, которые долетают до меня — не пугают. Радости я, конечно, тоже не испытываю. Мне до звенящей пустоты безразлично. После того, как этот нелюдь измывался надо мной, во мне умерло всякое человеческое сострадание. Его мучения не трогают. И даже осознание того, что он умирает, оставляет равнодушной.