Натали Крински - Девушки начинают и выигрывают
— Отличная.
— Хорошо, отличная, только не кричи на меня.
— Не буду.
— Платит он?
— Что это за вопрос? Что мать, что дочь…
— Я хочу знать.
— Не имею представления.
— Он заедет за тобой?
— Нет. Мы встречаемся в ресторане. Она фыркает.
— Мама!
— Он не джентльмен.
— Мама, он очень хороший. Когда мы встречались, он тебе нравился.
— Не еврей, — просто отвечает она.
— Папа не еврей.
— Да. И видишь, что из этого вышло.
— А что?
— Ничего хорошего, — с улыбкой произносит она. В глубине души она счастлива. Просто она любит делать вид, что мой отец — ничтожество, как она говорит. Так интереснее.
Она снимает шляпу и встряхивает волосами. Они не такие длинные, как во времена моего детства, но все еще густые и темные. Мама любит похвалиться тем, что у нее нет ни одного седого волоса. Лет через тридцать это станет и моим преимуществом.
— Ну, как у тебя дела в колледже?
— Нормально. Английский идет очень даже ничего. Мы только что закончили читать «Цвет пурпура». По-моему, я написала хорошее эссе. А вот «Финансовые рынки» оставляют желать много лучшего. Ну, ты помнишь — тот курс, который заставил меня взять папа, чтобы в голове у меня отложилось что-нибудь полезное? — спрашиваю я, подражая его низкому голосу.
— Я плачу тридцать тысяч долларов, а ты не слишком успеваешь? Ты хоть стараешься?
— Конечно, стараюсь! — вынуждена солгать я. «Финансовые рынки» я бросила на втором занятии.
— Как там Бонни? У нее есть друг?
— У нее все в порядке. Весной она участвует в марафоне, так что тренируется как одержимая. И разумеется, она прекрасно успевает в колледже и во всем остальном. Но друга у нее нет. Надеюсь, скоро он у нее появится. Ей нужно с кем-то трахнуться.
— Что ей нужно?
Ой!
— Ничего.
Моя мать смотрит на меня неодобрительно:
— Во сколько ты встречаешься с Джошем?
— В восемь.
Она смотрит на часы, а я тем временем хватаю еще один пикуль.
— Пойдем, поговорим до твоего ухода.
— Хорошо, — радостно соглашаюсь я.
Несмотря, а возможно, и благодаря всем своим идиосинкразиям, моя мать остается моим самым любимым человеком в мире. Она очаровательная и смешная, и хотя мы расходимся во мнениях почти по всем вопросам, я замечаю, что с каждым днем становлюсь все больше похожей на нее. Данную тайну я ей пока не открою. Слишком уж она этому обрадуется.
Я достаю из холодильника две диет-колы, и мы идем в гостиную, где я снова занимаю свое место на черном кожаном диване.
Да, я забыла сказать: мои родители вроде бы не знают, что я веду колонку «Секс в большом городе Вязов». Под «вроде бы» я подразумеваю — «совсем не знают». В подобных вещах нелегко признаваться родителям. «Привет, мам, я не только занимаюсь сексом, но и пишу о нем. Разве ты не рада, что дорогостоящее образование в одном из университетов Лиги плюща пришлось так кстати?»
Я думаю, Чанну хватит инфаркт. Довольно забавно, что, невзирая на свою отчаянную смелость во всех остальных вопросах, моя мать несколько сдержанна в вопросах секса. Она говорит мне, что не следует даже целоваться с мужчиной, которого не любишь.
Как бы то ни было, я уже много месяцев скрываю от них страшную правду, но мне кажется, что скоро я не выдержу. Иногда необходимо смело смотреть в лицо трудностям и говорить все как на духу.
Я смотрю на свою мать. Она открыла свою диет-колу и держит ее на коленях, ее голова откинута на спинку дивана. Наверное, она прикидывает, что нужно сделать для подготовки к англосаксонскому Дню благодарения — без сомнения, включая доставку угощения на дом и, возможно, прием валиума.
Беседа с бабулей Беппи (ее свекровью) — подвиг, на который мало кто решится.
А я думаю о том, что моя мать никогда не пробовала засахаренный батат.
Она кажется такой спокойной. Я знаю, что новость, которую я собираюсь ей сообщить, вырвет ее из этого состояния. Я вообще ничего не хочу говорить, но затем, разумеется, понимаю, что могла бы поведать ей куда более ужасные вещи. Например, что я лесбиянка и у меня колечко в языке. Хотя достаточно было бы чего-то одного.
Я думаю о матери Джули Купер и гадаю, как она восприняла бы эту новость.
Я откашливаюсь.
— Так вот… э-э… мама, — начинаю я.
Она открывает глаза и смотрит на меня:
— Да?
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
Она садится прямо, чувствуя серьезность момента.
— Да?
— Дело в том, что… это забавно, понимаешь, в колледже я занимаюсь множеством самых разных вещей. Например, участвую в выпуске газеты.
— Это хорошо. Тебе уже пора начинать думать о своей карьере.
— Правильно. Конечно. Так вот, я веду в этой газете колонку.
— Так дай почитать! — возбужденно просит мама.
— Ну, вообще-то я пишу о… понимаешь… сексе.
Пауза. Я нерешительно слежу за выражением лица матери — какой сигнал она подаст. Например, «спасайся бегством».
— В смысле… про сифилис? — спрашивает она.
Я мычу и отвечаю:
— Нет.
— А про что?
— Про свидания и секс в колледже.
— Что ты об этом знаешь? У тебя же нет друга, и ты не занимаешься сексом.
— Ну…
— У тебя есть друг? — возбуждается она.
— Нет.
— Ты занимаешься сексом? — мрачно продолжает она.
— Э-э-э…
— Ой-вавой, — произносит мама, хватаясь за сердце и чуть не опрокинув свою диет-колу. Моя мать, как и я, немножко актриса.
— Мама…
— Значит, ты говоришь, что знаешь о сексе больше меня?
— Что? Нет, я этого не говорю. Она забавная. Это юмористическая колонка. Она нравится читателям.
По крайней мере я думала, что нравится. Теперь я уже не так в этом уверена. Но я не хочу еще больше запутывать разговор, предъявив ей YaleMale05.
— Моя дочь, которой двадцать один год, знает о сексе слишком много. Вот что случается, когда воспитываешь детей в Америке. Они все трахаются.
— Мама! — восклицаю я, пораженная ее словами.
— Не могу в это поверить, — добавляет она.
— Все не так уж плохо, — умоляюще произношу я. — Некоторые из них тебе понравились бы. Они забавные. Они бы тебя рассмешили.
Мать презрительно фыркает.
— Я столько без этого жила.
— Ну… — беспомощно произношу я, — Джули Купер — лесбиянка.
— Ты лесбиянка?
— Нет.
— Тогда какое мне дело до Джули Купер?
Внезапно в центре гостиной вырастает отец. Должно быть, мы не услышали, как он вернулся с работы.
— Привет, папа. — Я встаю поздороваться.
— Привет, милая! Добро пожаловать домой! — говорит он, заключая меня в крепкое объятие.
