Дороти Иден - Спящая невеста
Он положил трубку и, не поворачиваясь, сказал:
— Ей не дали продолжать разговор. Все время было множество помех. Не имею представления, откуда она звонила.
Лидия подавила свое тайное и сугубо личное разочарование.
— Что она сказала?
— Я плохо ее слышал. Сначала что-то о том, не приду ли я и не заберу ли ее, дела пошли плохо. Затем она начала смеяться и заявила, что это она дурачилась, чтобы проверить, как я буду реагировать. Все обстоит отлично, но она сожалеет о том, что сыграла со мной такую скверную шутку. Она просто хотела сообщить мне именно об этом. А потом нас разъединили.
— А какой у нее был голос?
— Надо признать, довольно странный. Как если бы она была слегка пьяна. Или в полусне.
Пьяна? Что ж — возможно, подумала Лидия, вспомнив припрятанную бутылку джина. Но упоминание о полусне — состоянии, также характерном для странно-беспутного поведения Авроры, — снова оживило в ее сознании фантастическую картину: Аврора, покоящаяся в своей всеми забытой постели, заросшей кустами крапивы и затянутой паутиной. Спящая царевна, ждущая спасения…
— Филип, вы уверены, что это была она?
Теперь он повернулся, и она увидела, что лицо его заострилось и на нем застыло жесткое выражение.
— Абсолютно уверен.
— Что мы можем сделать?
— Нечего тут делать. Она просто принесла запоздалые извинения за свое поведение.
— Но эти посторонние голоса в трубке…
— Я вам сказал, что слышимость была скверной. Я думаю, что мы присоединились к какому-то другому разговору. По правде сказать, меня не слишком интересуют номера, которые выкидывает Аврора. А вас? Давайте поедим, — согласны?
Внезапно он, как бы извиняясь, дотронулся до ее волос. Лицо у него было печальное, но Лидия ясно сознавала: их миг миновал. Аврора вернулась. Ее колдовская красота и окутывавшая ее тайна — орудие куда более мощное, чем полыхнувшее гневом зеленое пламя в глазах Лидии.
Во время еды, которой не хотел теперь ни один из них, они ждали, чтобы телефон снова зазвонил и Аврора закончила бы прерванный разговор. Филип вынул из кармана золотой фермуар и бросил его на стол. Он лежал между ними, служа столь же надежной преградой, какою могли бы быть леса дремучей крапивы вокруг воображаемой постели Авроры.
— Вам, пожалуй, следует позвонить утром Арманду Виллетту и сказать ему, что эта штука у нас, — сказал Филип. — Спросите его, получил ли он от Авроры какие-либо указания, как этой вещицей распорядиться. Между прочим, он уволил свою секретаршу.
— По-вашему, это существенный факт? Может, она была для него просто обузой. В наше время с новыми секретарями это бывает часто.
— Да. В особенности по сравнению с Авророй, которая была хотя бы декоративной, если даже профессионально не слишком умелой.
Честность Лидии заставила ее высказать то, что ее тревожило:
— Филип, а вы не считаете, что Аврора, может, и на самом деле звонила, чтобы попросить о помощи?
— Хотела, чтобы ее спасли от плохого человека, которого выбрала по ошибке? Думаю, что в этом ей надо разобраться самостоятельно. — В голосе его звучала горечь и некоторый сарказм, но при всем том Лидия почувствовала, что на душе у него тревожно. А что, если Аврора не просто провоцирует и демонстрирует переменчивость своего нрава, с величайшей самоуверенностью маня пальчиком отвергнутого любовника в расчете, что он обязательно к ней вернется? Вдруг она и в самом деле попала в какую-то очень странную опасную ситуацию, а сказать об этом что-нибудь внятное ей не позволяют?
— Пожалуй, я пойду домой, — устало сказала Лидия. — День был какой-то бесконечно длинный.
— Я вас отвезу.
— Не надо. Пожалуйста, просто добудьте мне такси.
— Я вас отвезу, — повторил он.
— Но ведь телефон опять может зазвонить.
— Что ж поделаешь? Пусть. Наденьте пальто.
На этот раз он даже не попытался до нее дотронуться. Голос его был усталым, и в нем звучало нетерпение, а сама она сознавала, что ей безразлично, что дальше произойдет. Если бы он попытался вступить с ней в интимную связь, она бы подчинилась, если нет — не важно. Переизбыток эмоций и усталость сделали свое дело — все стало каким-то нейтральным, тусклым, грустным.
XIII
Девушка, лежавшая на громадной кровати, подняла тяжелые веки, чтобы увидеть, кто ее будит.
— Значит, вы мне не верите, деточка! Оказывается, вы все-таки меня не любите.
Она видела блеск его глаз, его слегка улыбающиеся губы, все морщинки и впадинки на его обожаемом лице. В ее усталом теле слабо плеснулось ощущение удовольствия. Сознание ее было как-то странно затуманено, и она не сразу припомнила все, что произошло.
— Нет, я вас люблю, — настойчиво произнесла она. — Люблю.
— Тогда почему же вы попытались убежать назад, к вашему художнику?
— О! Вам уже рассказали!
— Конечно, рассказали. А вы чего ожидали? — Кончиками пальцев он провел по ее лбу и щекам. Ощущение было изумительное: такая она сонная, такая теплая…
— Вы думали, он может дать вам больше счастья, чем я?
— Нет, не счастья. Нет. — Ее рассудок пытался совладать с толпившимися в мозгу образами. Что-то проснулось — какое-то напряжение, ощущение ужаса. — Безопасность, — закончила она и отшатнулась, увидев презрение в его взгляде. Впрочем, он все еще улыбался.
— А кому нужна безопасность? Вам бы она не показалась скучноватой? Особенно без меня?
Ей хотелось, чтобы он обнял ее и крепко прижал к себе. Но в то же время по какой-то смутной причине, которую никак было не вспомнить, она страшилась его прикосновения. От этих взаимоисключающих эмоций она смертельно устала.
— Да, — покорно сказала она. — Наверное, показалось бы. Очень-очень скучной.
— Тогда будьте умницей. — Он наклонился и легонько поцеловал ее. — Больше таких вещей не делайте.
Он говорил слишком несерьезно и ласково, чтобы расслышать в его голосе угрозу. Но угроза была. Теперь ей это было ясно. За всем — за ощущением удовольствия, за ласками, за комфортом, в котором она жила, — всегда присутствовала угроза. Иногда это не слишком ее тревожило — ей казалось, что компенсирующие моменты преобладают, однако иной раз ее охватывал леденящий ужас и ей хотелось позвать на помощь кого угодно, даже незнакомого прохожего.
Но это случалось лишь тогда, когда она бывала одна, не спала и оттого испытывала напряжение — такое, что малейший шорох в доме и даже крик совы в саду наполнял ее душу страхом. Но когда она была во власти тяжелой дремоты, как, например, сейчас, ничто не имело значения. Она забывала, чего, собственно, боится, и хотела только одного — спать.
