Эллина Наумова - Разлучница
Это была не первая злая шутка, которую внешность сыграла с Дашей. Красота жестока. Богатым девушкам в голову не приходит особо ее ценить и тем более выторговывать за нее счастье. У них, что называется, другие комплексы. Например, стойкое подозрение – мальчики любят не их, а родительские деньги. А совершенство, умасленное только дорогущими кремами, но не боготворимое, враждует с неблагодарными тварями. Будто оно по ошибке досталось не тем, кому могло бы стать начальным капиталом, с кем хотело бы пуститься во все тяжкие. И мстит за скуку.
В детстве Даша была гадким утенком. Природа своеобразно творила ее лицо. Год раскрывала глаза, очерчивала по миллиметру, опушала ресницами. Оставалось только приподнять брови, но она взялась за нос. Месяцев шесть увлеченно его лепила и перед последним штрихом – вырезом ноздрей – перекидывалась на губы. Не закончив с ними, вспоминала про брови… В подростковом возрасте она так же формировала тело. Наконец создала облик – ни убавить, ни прибавить. Отец с гордостью украсил дочку бриллиантами. Мать – парижскими тряпками. И то и то на девушке смотрелось обыкновенно, иллюстрируя евангельскую истину, что тело больше одежды. И что же? Мужчины никогда не пытались знакомиться с Дашей не только на улице, но и в модных клубах, и в шикарных ресторанах. На роскошных курортах ей грустно улыбались и проходили мимо. На вернисажах и премьерах изредка опасливо косились вслед. Даже когда она проявляла инициативу, разговаривали поверхностно и удирали торопливо. Никто не думал, что такая девочка может быть одна. Каждый в меру своей испорченности воображал ее мужчину. И все одинаково боялись переходить ему дорогу. Она твердила, что свободна. Лучшие образчики сильного пола отказывались верить: девчонка сбежала в мир за приключениями, ее вот-вот настигнут и назначат виноватым того, кто был несдержан.
И лишь когда сложился близкий университетский круг и ребята могли с чистой совестью поручиться, что Даша не занята, перед своими друзьями, у нее началась женская судьба. Проклятый вопрос «я нужна или папин банковский счет» успел отравить юность. Даша искала противоядие в мужчинах образованных, обеспеченных и одиноких. Первый надышаться на нее не мог года два, второй – год. Оба предлагали руку, сердце и все, что она захочет. Но семейную жизнь мыслили только вне России. Отказ потенциальной жены и матери уезжать поверг обоих в шок, затем вызвал яростные упреки и мольбы, но расставаний не отменил. «Итак, ты родину любишь больше, чем меня!» – крикнул последний жених. Это было бы истерически смешно, но из его глаз текли настоящие слезы. И вот только Даша слегка очухалась и перестала реветь после до сих пор частых звонков обоих бывших любовников из Америки, как возник Эдвард. Фортуна криво усмехнулась, бывает. Но когда оказалось, что близости не случится, даже если девушка переедет в Лондон, мерзкая насильница уже хохотала во все горло.
Даша читала про старинную любовь – мировую литературу знала неплохо. И полагала, что нежнейшие откровеннейшие письма, взгляды, значащие больше слов, мимолетные касания рук в течение недель, месяцев, лет остались в прежних веках. Мужчины и женщины прошлого, конечно, были другими – запуганными, стреноженными байками про первородный грех. А грех этот – тяга к познанию. При чем тут секс? Какой нормальный современный человек выдержит полумертвый темп живых отношений? Звони, пиши, по скайпу общайся, летай самолетами, зарабатывай на себя, чтобы благодетели не диктовали условий. Для любви осталось одно препятствие – люди, те самые избранные существа, которые только и способны любить.
Но вот они с Эдвардом страстно полюбили. А физические контакты запрещены его верой в церковное табу на развод и ее принципом не спать с женатыми. Как ни исходи томным желанием, а глушить его приходится либо другими партнерами, что для любящих немыслимо, либо собственными руками. Даша впервые еле балансировала на грани мастурбации, которую считала непристойной в своем возрасте да при своей-то красоте. Зато, когда Эдвард, забывшись, случайно клал ладонь на ее пальцы в баре, шутливо приобнимал на улице или близко дышал в кино, она ликовала. Оказалось, когда хочешь невыносимо, удовлетворяешься малым. Но надолго ли? Молодой, здоровый, не рожавший организм бунтовал: чего ждать? Ей никогда больше не будет двадцать семь, а бесконтактная любовь хороша после климакса, и то бабы дурят.
Время шло своей неподражаемой походкой: сутки мучительно тянулись, зато недели мелькали. Даша с Эдвардом пробовали ссориться, клялись всего лишь дружить и не помышлять об ином. Но чувство не умирало, и как его изничтожить, ни она, ни он не знали. Хоть вешайся, травись, стреляйся! Только убив себя, можно было с этим покончить. Мелодрама грозила осыпаться шелухой, обнажив сочное кровавое мясо трагедии на самом видном месте. И тогда спасение отменяется – не нарастишь на него кожу, не пересадишь с задницы. «В любви совсем нет юмора, – с ужасом поняла девушка. – Он от разума, а тут голый инстинкт продолжения рода. Его не подавить ни разлукой, ни запретами, ни войной, ни тяжким трудом, ни самоуничижением. Молитва не берет. Разве что попробовать лютый голод? Так, похоже, ни один год придется голодать всем человечеством, чтобы иссяк яростный положительный ответ на призыв: «Размножайтесь». А что церковники могут иметь против? Лучший способ борьбы с эгоизмом – деторождение. Господи, как Эдвард хочет ребенка, боится, но хочет. И я тоже».
Вскоре она незаметно пересекла какую-то границу. Уже и про детей забыла. И ни о каком наслаждении не думала. Просто Эдвард нужен был ей весь с потрохами, неведомо зачем, нужен и все тут. Девушка никогда не замечала у себя маниакальных склонностей. И к интимным парным упражнениям относилась как к виду многочисленных гимнастик, на которые обречен человек. В конце концов, интеллект тоже тренируют. И вот ее накрыло с головой. Разум, где ты? Желание выучить итальянский в этом году, ау! Природа и искусство, существуете ли еще? Друзья, вы живы? «Но ведь сплошь и рядом люди теряют голову, а потом расходятся и мечтают о новом безумии, – твердила она себе. – Неужели все гаснет? Нет. Такой накал не погасишь бытом или карьерой. А те, кто расстался, горели слабее. Тлели. Поэтому остыли. Они сами себя обманывали, а по-настоящему не любили. Точно, любили свою любовь, а не другого человека! Куда им любить, как мы с Эдвардом». Бесконечное повторение этого слова могло вызвать отвращение к обозначаемому им состоянию надолго. Но бедная переводчица упивалась: «В мире полно платонической любви. Я сама так люблю сэра Уинстона Черчилля на его юношеской, конца девятнадцатого века, черно-белой фотографии в гусарском мундире. Мой идеал мужчины навсегда. А Эдвард на него совсем не похож. Но это не повод не влюбиться. Как редко душа поет в унисон с собственным телом при знакомстве с чужим человеком. А уж квартет из двух душ и двух тел – настоящее чудо. Разве не грех пренебрегать им? Господи, почему мне так плохо? И почему «ничего» в миллион раз страшнее этого «плохо»?»
