Весеннее чудо для мажора - Юлия Гауф
Вот детский сад, а! Но Андрея я знаю — вбил себе в голову, и плохо будет, умирать будет, но слово сдержит. Такой уж человек. Однако, целовать? А не слишком ли он обнаглел?
* * *
АНДРЕЙ
— Хорошо, Андрей, — ровно произнесла Лиза, и я обрадовался — сейчас поцелует. — Можешь не лечиться. Зря я, конечно, так старалась, время тратила. Если захочешь выйти на улицу ночевать, держать не стану. Молоко, я так понимаю, я зря принесла?
Лиза не кричит, не истерит. Даже не сердится.
Она поднялась с моей кровати, на которой сидела, развернулась, и молча вышла.
Терпеть такое не могу! Некоторые не любят истеричек и скандалисток, а я считаю, что всегда лучше наорать, высказать весь ворох претензий, чем такая вот молчаливая оскорбленная гордость. Причем не наигранная, Лиза и правда оскорбилась.
С трудом поднялся с кровати, и встал, пошатываясь. Черт! Антоха, старший брат, однажды был свидетелем того, как я простыл, и долго подкалывал меня. Что я, дескать, чувствительный как чахоточная девица. С больницей и всей этой чехардой я брата послал, он пожал плечами, и оставил меня в покое.
А вот его жена, Маша, сидела рядом, и пыталась помочь. И на мужа своего злилась, все бурчала, что надеется теперь, что, когда забеременеет — это не сын, а дочь будет. Антону в наказание.
Выругался глухо, злясь на свой организм, не умеющий болеть в половину силы, и выглянул из спальни. Прошел на кухню, и от этого десятка шагов устал, зато увидел, как Лиза стоит спиной ко мне у мойки.
— Ладно, Лиз, давай сюда это молоко. Выпью, — буркнул я.
— Я его вылила, — спокойно ответила девушка, и развернулась ко мне — в руке ее чашка и губка.
Точно, вылила. И помыть успела.
— Ну и зачем?
— Затем, что после всего случившегося ты слишком нагло себя ведешь. Я готова была не поднимать некоторые темы, и помочь тебе с выздоровлением, но ты, Булатов, все границы перешел!
— Вот же вредная ты, кудрявая, — сузил я глаза и перед этими самыми глазами потемнело.
Черт, мне только в обморок грохнуться не хватало. Мужик, блин, называется! Ну почему я, когда болею, в размазню превращаюсь? Брат вон с температурой под сорок частенько впахивал, пока его жена это дело не запретила, а я от банальной простуды в кисель превращаюсь.
Бесит!
И Лиза с ее упрямством бесит!
Ну я и дебил, конечно, что сразу ей о своих догадках по поводу хитросделанного Вити не рассказал. Просто язык не повернулся выложить ей свои неприятные догадки, превратившиеся в уверенность. Помню ведь, как кудрявая себя стеснялась раньше, какой была закрытой из-за какой-то несчастной полноты. Будто это недостаток, пфф. Мне даже нравилось: мягкая была, округлая, румяная. А какая грудь… закачаешься!
Потому и не рассказал, наверное. Не хотел расстраивать, не подумал, что Витёк рискнет со мной схлестнуться после того, как по морде ему надавал. И вот что вышло. Но как, блин, Лиза вообще могла подумать, что я с ней ради каких-то там ништяков?
— Если хочешь суп, кастрюля на плите. Он горячий. Заставлять больше не стану. Вижу, что ты мою заботу пытаешься в иное русло обратить, так что решай сам, — бросила Лиза, и вышла во двор, подозвав Булку.
Булка побежала за ней, бросив на меня презрительный взгляд.
Спелись, блин. А я-то что? Просто хотел, чтобы Лиза оттаяла, чтобы поцеловала. Наладить все как-то. И уж точно не мог подумать, что она на невинную шутку так оскорбится.
— Это из-за гребаной помады, — нахмурился я.
Точно! Лиза же хотела меня поцеловать, она уже готова была. И в глазах ее я предвкушение видел — тянулась ко мне, а затем погрустнела, и будто отвращение мелькнуло на ее лице.
Пересилил себя, встал, достал тарелку позорно дрожащими руками, и налил суп. До края тарелки налил. Он простенький — картошка, курица, морковь, все мелко нашинковано. Лиза обычно с выдумкой готовит, много ее блюд я попробовал, но и этот суп на высоте оказался. Я и сам не заметил, как за первой тарелкой сточил и вторую, еще и с хлебом.
Желая быть хорошим мальчиком, вымыл после себя посуду и протер стол от крошек. Лиза и не подумала вернуться домой, и это все больше злило меня — вся эта ситуация.
Нет уж! Надо что-то делать! Хоть одну проблему, но сегодня решу.
Футболка пахнет потом, несвежая, мятая, но переодеваться я не пошел. Вышел из двора, и сразу увидел Лизу — она ветку Булке кидала, а та и рада бегать за ней, и притаскивать обратно. Обе они меня увидели, и даже не спросили, куда я, и зачем.
— Скоро вернусь, — кивнул я Лизе, проходя мимо нее.
Она неодобрительно покачала головой, да я и сам знаю, как со стороны выгляжу — как пьяный бомж. Иду, качаюсь, мятый весь, всклокоченный. И плевать.
Прошел мимо своего дома, и двинулся дальше. Обернулся, повинуясь порыву — Лиза стоит, и смотрит на меня. Хмуро, осуждающе.
Ничего, дорогая. Скоро все будет.
Доплелся до знакомого дома — калитка открыта, а на крыльце, на котором я имел глупость заночевать в первую же ночь в деревне, сидит любвеобильная женщина с кульком семечек. На ней одно из ее развратных платьев, на лице — вселенская скорбь. Даже несмотря на слабую из-за болезни чувствительность к ароматам, запах перегара я уловил.
— Чего приперся? — процедила она, вскинув голову.
Ее шея исцарапана, на ней алеют засосы. Явно не от мужа следы.
— Слушай… — я замялся, забыв ее имя, но женщина и не подумала мне подсказывать, — понимаю, вчера ты перепила, но моя девушка теперь думает, что я ей изменил.
— Не мои проблемы. Все вы кобели.
Агрессии в ней прибавилось. Вот что за тетка такая?!
Я понял, что мягкостью и уговорами с ней не получится — еще сильнее хамить начнет, такая порода.
— Ошибаешься, это твои проблемы, — прошипел я. — Нехер вчера было на меня вешаться, помадой своей заляпала. И если ты сейчас не пойдешь со мной, и не расскажешь ей все, как было, то я тебе устрою сладкую жизнь, дорогая!
— Женщине
