Вера Колочкова - Вместо любви
– Ну и дура…
– Ну почему – дура? Как раз и не дура. Я ее понимаю…
– Просто не любила, значит. Любишь ведь человека, а не парикмахера.
– Не знаю, не знаю… Я вот в вашего отца влюбилась именно в такого – в сильного, обаятельного, волевого… А будь он, к примеру, цирюльником, как вы говорите, – и не посмотрела бы даже в его сторону. И не из снобизма, не думайте. Какой уж там снобизм – я вообще в очень простой семье выросла. Только я его таким вот любила – впереди идущим. Для других недосягаемым. И никакой цирюльник, даже самый на свете талантливый, никогда не сможет так на человека посмотреть, чтоб он пошел за ним преданно, назад не оглядываясь. И чтоб помнил всю жизнь и жил только памятью этой. Так я никем заменить и не смогла отца вашего…
Люба заплакала тихо, засуетилась в поисках платочка. Какой-то незнакомый Инге пожилой мужчина снова встал, снова говорил что-то проникновенным голосом, обращаясь непосредственно к ним – к Вере, к Наде, к ней. Она слушала вполуха слова запоздалой ее отцу благодарности, кивала старательно, держа на весу рюмку с водкой. Потом выпила, как положено. Потом Надя что-то говорила, потом Верочка…
А до Инги очередь не дошла. Да она и не смогла бы ничего сказать, наверное. Чего говорить-то? Не правду же матку резать о том, что не захотел отец до конца свою жизнь доживать, что не поверил им, трем замечательным своим дочерям. Да и Иван Савельич измаялся весь, сидя на другом конце стола и кидая на нее опасливые взгляды. Рыжий старичок-угодник. Сволочь медицинская…
Потихоньку люди начали вставать из-за поминального стола. Подходили к ним с одним и тем же – держитесь, мол, девочки, в своем горе. Краем глаза Инга увидела, как поднялся из-за стола и Севка, встал скромно в сторонке. Потом, поймав ее взгляд, махнул рукой, подзывая к себе.
– Люба, а где Борис? – спохватилась Инга.
– Да вон сидит, через три стула от меня…
Схватив под руку оторопевшего Бориса, Инга подволокла его к Севке, представила быстро:
– Познакомься, Сева, это мой брат. Его зовут Борис.
– Брат? Откуда?
– Ну, долго объяснять… Брат, и все. – И, обращаясь к Борису, пояснила торопливо: – А это тот самый Всеволод Вольский. Твоя мама сказала, что ты его знаешь. Только не спрашивай, откуда он здесь взялся. Так бывает. Вроде знаешь человека заочно и вдруг встречаешься с ним в местах самых неожиданных. Это судьба, говорят.
В общем, вы тут побеседуйте немного о делах ваших. Может, ты поможешь ему чем, Севка? Ну, под крыло свое возьмешь, что ли… Не откажи своей однокласснице, сделай такую милость человеческую!
– Да… Конечно… Конечно, помогу. Без вопросов. Чем могу… Только я хотел с тобой поговорить, Инга…
– Со мной? Так вроде мы поговорили уже!
– Нет. Не поговорили. Я вот сидел сейчас, думал…
– А не надо ни о чем думать, Сев. О чем тут думать? Да и не до разговоров мне сейчас, сам видишь…
– Инга! Послушай меня…
Он шагнул к ней, взял за плечи, встряхнул слегка, заглянул в глаза сверху вниз. Она съежилась под его ладонями, повела плечами, освобождаясь, проговорила сердито:
– Прекрати! Нашел место…
Борис отступил от них на шаг, отвел глаза деликатно и виновато. Он вообще был весь такой – деликатный и виноватый. Хорошо воспитанный скромный молодой мужчина. И вовсе он на отца похож не был, ни капельки. На той, детской фотографии похож, а сейчас – нет. Показалось им там, на кладбище. Сроду у отца таких виноватых глаз не было. И ресницы вон вскинул, как девушка. Спросил тихо:
– Я вам мешаю, наверное?
– Нет, Борис, не мешаешь, – повернувшись резко, бросила, уходя, Инга. – Давай, используй свой судьбоносный шанс на полную катушку. Сева у нас добрый и отзывчивый, Сева тебе поможет. Он сам с нуля начинал, ради своего дела через все перешагивал. Сева тебя всему научит, тоже со временем известным цирюльником будешь… Дерзай, Борис!
– Ты когда уезжаешь, Инга? – уже в спину ей быстро спросил Севка и даже руку протянул вслед, будто пытаясь удержать ее таким способом.
– Завтра утром. Так что прощай на всякий случай. Теперь уж никогда не увидимся.
– Но… Да подожди, куда ж ты все время убегаешь-то… – с испуганной досадой произнес Севка. Правда, она его уже не услышала.
Надя махала ей рукой из другого угла гостиной, сердито подзывая к себе. Наклонившись, прошипела ей в ухо:
– Чего ты липнешь к нему все время, Инга? Прекрати. Перед людьми ж неудобно…
– Я – липну?! Я вовсе не липну…
– Ладно, проехали. Слушай, отведи Любу к отцу в кабинет… Она меня попросила, но я не могу. Народ уже уходить собрался, надо же проводить по-человечески…
– Хорошо. А где она?
– Да вон, на лестнице стоит, на сыночка своего смотрит, как он с твоим цирюльником общается. А чего это он вдруг к нему с такой страстью ринулся?
– Ну как – чего? Он же тоже этот самый цирюльник и есть, братец наш Борис.
– Иди ты…
– Правда. Так что зря тогда отец над Севкой посмеялся, выходит.
– А ты что, все еще этим фактом маешься? Да он забыл про это давно, Севка твой! И про тебя забыл!
– Он не мой. И он не забыл. И я не забыла.
– Ну и глупо.
– Да. Согласна. Глупо, конечно…
Кивнув виновато, она стала торопливо подниматься по лестнице. Люба уже ждала ее наверху, озиралась с грустным любопытством, комкала в руке мокрый платок. Инга подхватила ее под пухлый локоток, провела по коридору, показала на дверь отцовского кабинета – прошу…
– Люба, вас здесь одну оставить? Или не надо? – пропустив ее вперед и стоя в дверях, проговорила Инга.
– Нет-нет, прошу вас, не уходите! – отчего-то сильно испугалась Люба, сделав шаг в сторону Инги и схватив ее за руку. – Мне, знаете, здесь как-то не по себе…
– Так вы ж сами хотели!
– Ну да… Я хотела… Я всегда хотела… Я даже и представляла себе столько раз… Всю жизнь в эту игру играла…
– В какую игру? – устало опустилась на ковер перед диваном Инга, откинула голову назад, ощутив затылком старую кожаную теплую шершавость. Садиться на диван не хотелось – кощунством неким показалось. Вчера на нем отец заснул, зная, что уже не проснется…
– В какую игру, говорите? – встала перед ней высоким изваянием Люба. – А вот в такую! Все время, Инночка, представляла я себе, что живем мы с твоим отцом вместе, одной семьей, в таком же большом доме, и что у него в этом доме есть такой же большой кабинет… Сидела одна долгими одинокими вечерами и представляла себе, что я вовсе и не одна тут, что муж мой просто занят очень, что он в своем кабинете работает с утра до ночи, а я не должна ему мешать… Так что кабинет этот я нарисовала в мыслях своих вплоть до каждой скрипучей паркетной дощечки, до каждого торчащего из стены гвоздика…
