Телохранитель для стервы (СИ) - Одувалова Анна Сергеевна "О&#39

Он орет.

— Не стрелять, придурки.

Захожу чуть со стороны. Я собран, напряжен и готов к прыжку. Слишком далеко. Очень далеко. Отсюда невозможно что-то сделать, как-то ей помочь.

Георгий смотрит на Самбурского и вооруженных охранников, а вот Ника не сводит взгляда с меня. В ее глазах надежда, делаю еще несколько осторожных шагов в сторону девушки, пользуясь тем, что Георгий смотрит немного вправо, туда, где большая опасность. В глазах Ники безумная надежда, и я жалею, что не могу проникнуть ей под кожу, в голову, в разум и внушить, что сейчас только она способна себя спасти. Она рядом с Георгием, может ударить локтем, может припечатать ногу своей нереальной шпилькой. И это даст шанс. Всем даст шанс, но она, вероятнее всего, растеряна. Глупо ждать от нее решительных действий — это просто юная светлая девочка, которой угрожает мужик с ножом. И это они должны ее спасти. Я, который бросил ее тогда, когда ей угрожала опасность, ее отец. Его идиоты-охранники, у которых есть пушки, но нет мозгов.

Пытаюсь говорить с ней глазами, пока удерживающий Георгий орет.

— Пошли все отсюда, иначе я ее убью.

Будто, если они уйдут, он сделает что-то другое. Уходить никто не спешит.

— Гриш, отпусти, — просит Самбурский. — Ну, хочешь, я на колени перед тобой встану. Хочешь? Хочешь, фирму на тебя перепишу, будешь жить припеваючи где-нибудь на Ибице, я все устрою. Отпусти ее, она ни в чем не виновата.

— А Света была виновата? — орет тот, а я наблюдаю за его руками. Та, которая сжимает нож, дрожит, другая, которой он держит Нику, тоже заметно ослабела. Георгий слишком увечен перепалкой с Самбурским. Воспоминания выбивают его из колеи, делают слабее. Самбурский — молодец мужик — прекрасно это понимает и продолжает его забалтывать. А я снова смотрю на Нику. В ее глазах немой вопрос, и тогда я весь подбираюсь и закрываю на миг глаза, молясь, чтобы она правильно поняла сигнал. Ника умная, она реагирует молниеносно и всаживает каблук в ботинок Георгию, выворачивается и кидается ко мне. Я готов и одним прыжком бросаюсь навстречу, ловлю ее в объятия. Громыхает выстрел — то ли Андрей, то ли Николай… Краем глаза замечаю, что, прежде чем упасть, Георгий метнул нож. Единственное, что успеваю сделать, тесно прижать Нику к себе и развернуться вместе с ней в прыжке, закрывая девушку собой, подставляя спину под холодное лезвие. Нож глубоко входит куда-то под ребра. Боль сбивает с ног, и я заваливаюсь вперед на Нику, которая не может меня удержать; мы вместе падаем на берег. Пытаюсь смягчить удар руками, но они подгибаются и слабеют, а я безвольно впечатываю в камни хрупкое тело девушки.

За спиной крики, визг шин, мат. Торопливые шаги по гравию и вопли.

— Ника! — кричит Самбурский, но он пока далеко. Этот миг, возможно последний, принадлежит только им двоим.

— Марк… — испуганно шепчет Ника, взглянув на парня огромными испуганными глазами. — Марк!

Кровь выступает на губах, а сознание путается, но я улыбаюсь и шепчу.

— Ты же знаешь, как я люблю, когда ты подо мной…

— Марк! — вопит Ника, обнимая лицо руками, а капли крови падают ей на губы. — Посмотри на меня!

Но я не могу. Уже нет. Наверное, надо с нее слезть, но и это не получается, сознание медленно уплывает, пока не меркнет окончательно.

Уже не чувствую, как аккуратно, стараясь не потревожить, из-под него выбирается Ника. Как она орет, чтобы не смели его трогать, и сидит на коленях рядом до приезда «Скорой». Самбурский обнимает ее за плечи и что-то шепчет на ухо, уговаривает уехать и провериться самой, Но Ника отказывается и сдается только, когда меня грузят в машину «Скорой», а ее не пускают.

— Поехали домой, — просит Самбурский. — Пожалуйста. Сейчас ты ничем ему не поможешь.

Марк

Голова болит. Точнее болит все, особенно ребра, куда попал нож, но головная боль особенно выматывает. Она и слабость. Сегодня меня перевели из интенсивной терапии в обычную палату. Ну как обычную? Палату, которую оплатил Самбурский. Одиночную, с вежливыми медсестрами, которые так и норовят залезть ко мне под одеяло. Будто мне есть дело до их коротких халатиков и расстегнутых верхних пуговиц. Раньше, может быть. А сейчас в голове одна Ника, которую все же удалось собой прикрыть. Я надеюсь, что девушка не пострадала. Не должна была.

С сегодняшнего дня пускают посетителей, и с утра уже у моей кровати рыдала мать. Говорила, что хотел приехать брат, но ему не так-то просто вырваться, я это прекрасно знаю, поэтому и в мыслях нет обижаться. А больше я никого не жду. Поэтому когда открывается дверь, дергаеюсь от неожиданности. «Ника», — мелькает в воспаленном сознании. Но это не она. Самбурский.

— Смотри-ка, очнулся, спящая красавица, — довольно говорит он и по-хозяйски опускается на свободный стул. — Я пришел тебя поблагодарить.

— Не стоит.

— Ты рисковал ради нее жизнью.

— Это единственное, что я умею действительно хорошо. Рисковать своей жизнью, чтобы спасти других. Не самое ценное качество.

— Ну как сказать… — задумчиво произносит Самбурский, вздыхает и добавляет. — Но сегодня мы не будем с тобой о работе. Ты слаб, восстанавливайся.

— А о чем будем? — напрягаюсь я, но Самбурский удивляет.

— Я посчитал, тебе интересно узнать всю историю от начала и до конца.

— Про Георгия?

— Именно про него. Но если не хочешь, то сделаем вид, что я просто пришел сказать «спасибо», и поверь, я выражу его не только вербально. Ты получишь всю сумму, указанную в контракте, со всеми форс-мажорами. Неважно, что мы его разорвали, ты вернулся и именно ты ее спас.

— Не стоит.

— Не отказывайся никогда от денег, особенно, если честно их заслужил. А сейчас слушай и не раздражай меня упрямством.

Откидываюсь на подушки и прикрываю глаза, делая вид, будто устал, но превозмогая слабость, готов слушать. На самом же деле, меня волнует всего один вопрос.

— Как дела у Ники?

— У нее все хорошо, — сухо отзывается Самбурский, явно не желая продолжать тему.

— Она не пострадала?

— Нет. Ну так что, слушать будешь? — в голосе Самбурского раздражение, и я киваю, потому что и правда интересно.

— Ты оказался полностью прав. Ты единственный, кто его раскусил. Может, мы были не очень внимательными к мелочам, а его досье такое, что не прикопаешься. Может, он действительно так умен. Я сам его почти не знал. Ну учились в параллельных классах. Да, бизнес начали мутить в одно время, он прогорел и пропал, а я выплыл и пошел дальше, как дальше пошел Леньков, как пошел дальше Ширшов — Дашки отец. А Гриша… Гриша стерся из памяти. Про него и не вспоминали.

— Только ведь он не прогорел… он попал в аварию.

— Да никто не знает, что произошло, — отмахивается Валерий Иванович. — Он набрал долгов — это факт; он сел за руль после водки — это тоже факт. А что было еще, я не знаю. Я ему не помогал тогда разбиться, если ты об этом. Линьков — мог. Он старше меня лет на пять, у меня тогда у самого были, прости, хрен да кеды, а у Ленькова было больше, но сейчас никто не скажет, как там все на самом деле. Тогда, двадцать пять лет назад, в машине находилась его невеста. Девушка погибла, он чуть умом не тронулся. Учиться бросил и загремел в армию. Она-то его и спасла, он держался, грел в душе планы мести, но нормально отслужил. Так и не женился, вышел на военную пенсию, и вот тут начались проблемы. Ребята копнули — за ним целый шлейф из убийств девчонок. Может быть, он и в армии убивал себе тихонько, но не поймали его ни разу, и следов нет, а вот после…. Работал в Волгограде полгода — три убийства. Потом исчез на год и появился уже с другой внешностью, еще один город — еще три, и тогда он понял, что не сможет эту жажду удержать до тех пор, пока не отомстит обидчикам. Ну и приехал сюда. Устроился телохранителем к Дине и начал убивать. Дочка Ленькова была первой. Может случайно, может — нет. Ему казалось, что рано или поздно получится заглушить эту жажду убийства.

— Но если его невеста погибла, почему он стремился убить девушек? Ну нелогично же. Да еще так с изыском. Нож и роза.