Голос Ветра (СИ) - Чащина Татьяна

Огонь охватывал с невероятной скоростью занавески, стулья, кровать. Горели подушки. Красный петух пожирал всё на своём пути, искорками разлетелись перья. Чёрный дым плясал и пульсировал, подбадривая пламя уничтожать всё…

Страх сковал.

Если бы ребёнок мертвой хваткой не вцепился в меня, я бы, наверное, пропала. А так пальчики мне в шею впились, сделав больно.

Я Алёшеньку в одеяло замотала и рванула назад, потому что это был единственный выход. Схватила стул и с рёвом швырнула в окно.

Ворвался в комнату свежий поток воздуха, на нём веселее стало гореть всё вокруг.

Зажмурившись, я побежала к окну . Голова странно стала работать. На выживание. Нужно было хорошо прыгнуть, потому что я могла достигнуть дерева, что росло почти впритык к общежитию. Как у окон в комнате Ильи. Не навредить ребёнку, не выронить его и самой не упасть.

Я много тренировалась, меньше всего мне хотелось, чтобы люди вокруг узнали, что я Аспи*, их ведь видно, если приглядеться. Я не хотела. Моя мечта, чтобы мне все диагнозы сняли. Мало ли что отставала в развитии в далёком детстве. Я нормальная!

Но кого это уже интересовало. Горело покрывало. Я испугалась. Ухватилась за скользкую ветку, с трудом удержалась. Чуть не упала.

Хорошо, что ноги голые, как-то более устойчиво получилось удержаться. Покрывало скинула с ребёнка и вниз с дерева поползла.

Горел барак, на его фоне мои пальцы казались тёмными и тонкими. Капали с запястья серебряные капли. Расплавились браслет и мышонок.

Я стала видеть урывками.

В ушах шелест и треск огня. Перепуганное лицо Ольги, которая обнимала Лёшеньку. Потом женщины, мужчины… Пропадал слух...

Я видела Илью.

Улыбнулась ему, он так сильно кричал, а я не слышала. Лицо его красивое, ужасно искаженное горем… В глазах беснующийся огонь, как лава, вытекал со слезами. Он стал рвать на голове волосы и упал передо мной на колени.

Так переживал…

Зачем?

Ему дадут квартиру...

Я смотрела, как бабушка выливала на меня поток воды из ведра. И только после того, как вода прикоснулась к моему горящему телу, я ощутила адскую боль.

_______________

Аспи* - люди с синдромом Аспергера.

*****

Я почти ничего не понимала. Вспышками воспоминания. Боль, лица, ожоговое отделение. Туман. Анализы сдавала, отключалась периодически.

Меня уложили на ожоговую кровать. Она создавала ощущение невесомости, внутри неё циркулировал песок, поддерживая температуру моего тела. Я словно парила в облаке, ещё и сильнодействующие обезболивающие вкололи. И казалось мне, что я в ином измерении.

Врачи ждали, выдержит ли организм капельницы.

Голос Ветра.

Удалялся.

Скрипел штробас:

— Есть хоть какой-то шанс?

— Пятьдесят на пятьдесят.

Они тогда не сказали, что выжить — это полбеды, беда в реабилитации…

Зачем жить? За что бороться, если он шепнул мне на ухо:

— Я должен ехать в Москву.

Он должен. Кому? Так, ради удовольствия. Никто не будет сидеть с обгорелой девушкой. Если бы за мной было хоть что-то: имущество, банковские счета, машина…

Иногда нужно уметь признавать, что тебя обманули.

Если бы мама не бросила меня на чужих людей, я бы не получила такую задержку в развитии. Она не любила меня, я была ей не нужна. Если б Ветер остался рядом со мной, может, не пришлось бы лежать в реанимации четыре месяца.

Красивый… Потрясающе талантлив. И мама моя была красивая и очень обаятельная. Они созданы сами для себя. Мне не стоило претендовать на их любовь.

Мне нельзя было даже смотреть в его сторону…

Кровать и эти капельницы привели к галлюцинациям. Но никого из персонала это не удивило. Нормально для ожогового центра.

Я видела, как плыл по морю горящий корабль, как падали с плеском в воду солнечные батареи с его крыши, как уходила под морскую гладь охваченная огнём кровать.

Горели мосты где-то вдалеке. Мосты, что вели к его сердцу. Теперь вели в Москву, где сердце Ветра съедят десятки тысяч поклонниц, а я останусь обугленной на этой странной кровати из песка и воздуха…

Допрос проводил мужчина в присутствии моей сиделки. Сиделку звали тётя Ира. Мне неприятно, что пришлось называть её тётей. Но отчество она не сказала. Да и говорить я вскоре перестала.

Родителей моих убили. Перед смертью отец переписал всё имущество и банковские счета на постороннее лицо. И лицо это появилось у меня через день после следователя.

Олег Измайлов.

Пришёл похвалить меня за то, что не сказала полицейским, кого в доме отца видела. Он привёз мои вещи: документы, немного одежды. Ничего нужного. Телефон не взял, компьютер тоже.

— Дура, — ныл Олег у изголовья, — куда же ты побежала! Я же для тебя готов был измениться. Что теперь… Врач сказал, умираешь. Жалко дурочку маленькую.

А я подумала, что лучше так, чем у него в рабстве.

Олег приходил потом ещё, я отворачивалась и начинала стонать от страха. Он уходил. Подарки присылал. Я ни один не открыла.

Тётя Ира. Она одна осталась. Кормила меня, хотя правая рука не была забинтована. Всё время испытывала холод, особенно после перевязок. Мёрзла я страшно. Ира мне носки связала и свитер. Чай горячий давала с малиной.

Восемь операций по пересадке кожи. Из реанимации в больницу, но не в этом регионе, поэтому переезд я перенесла очень тяжело. Видеть никого не хотела, тётя Ира меня покинула. Операции… Боль… Страшно.

Реабилитация страшнее самого ожога. Как оказалась в психиатрической лечебнице не поняла. Очнулась однажды, а на меня огромными грустными глазёнками смотрит Кристина.

Я подумала, что опять галлюцинации.

— Я тебе под паспорт положила пять тысяч рублей, — шептала она. — Приезжай ко мне.

И ушла. Это был Новый год. И я почему-то подумала, что можно попробовать выжить. И начать всё заново. Вот Кристина нашлась, и пять тысяч есть…

Нужно жить.