Когда не все дома (СИ) - Болдина Мария

Но духу не хватило высказать всё это. Вика понимала, зачем было дано это представление: она должна была очнуться и как-то дожить до понедельника, до контрольного УЗИ, чтобы щемящей тревоге в сердце некогда было развернуться.

Когда Алексей наконец вошёл в палату, на лице у него читался вопрос. Ему, очевидно, важно было знать, о чём она говорила с Вадимом. Спросить об этом вслух Алекс так и не решился. Вика сама рассказала, что слово сказано, что Вадим уверен: Вика ждёт ребёнка не от него.

— Как-то так, само получилось… — развела она руками.

Ну и не настолько она была наивна и непрактична, чтобы не понимать: Алексей выворачивался наизнанку именно ради того, чтобы решение пришло к ней словно бы само собой. Игра, снова та самая самозабвенная и в то же время расчетливая игра, с чувствами и на нервах, в которой Алексей признался, когда делал предложение.

В воскресенье муж не приезжал, работал. И тихий день до обеда напоминал поставленный на паузу фильм. А потом прибыли Елизавета Павловна с Кристиной. Эти посетители явно не собирались нарушать неспешное течение выходного дня. Но дочь проболталась о своей встрече с сестрой Алиной, и Вика потребовала от своей мамы полный отчёт.

Как ни странно, выслушав факты и некоторые мудрые мамины выводы по ним, Вика почувствовала себя удивительно удачливой. Ей чудом удалось избежать гадостной нервотрёпки… И имя этому чуду — Алексей. Она уже почти неделю за ним замужем, и теперь Вадим для неё чужой человек, его сердечные дела её не касаются. Вика осознавала, что нельзя выкинуть из головы совместно прожитые годы. Там были любовь и согласие. И Кристина… За Кристину болела душа…

И Вика всё послеобеденное воскресенье посвятила дочери.

А понедельник предстояло отдать другой дочке, той, что ещё ждала своего появления на свет. За окном по-зимнему медленно и лениво светало. Синички ещё не прознали про кусок сала, зато прилетели какие-то дымчато-серые птицы с тонкими клювами, умеющие забавно скакать по стволу дерева вниз головой.

УЗИ ей назначили на одиннадцать утра. Кабинет был царственно просторен, окна завешены плотными римскими шторами, кушетка со стоящей рядом с ней аппаратурой терялась в полумраке. Алексею разрешили присутствовать на процедуре, и он остался стоять около двери, так и не присев на предложенный стул.

Врач, проводившая исследование, выглядела очень умной и абсолютно невозмутимой. Взгляд её из-под очков, спущенных на кончик носа, пронизывал насквозь.

— Ничего нового я не скажу. Согласна с теми результатами, что Вы привезли из района. Я рекомендовала бы инвазивное исследование. Это…

— Я знаю, что это, — невежливо перебила врача Виктория, поднимаясь и поправляя одежду. — Нет. Извините, но инвазивный тест я делать не буду. И я сдавала анализы на десятой неделе, по ним — хромосомных нарушений нет.

— Надо учитывать все факторы. Вы знаете, что точность неинвазивного скрининга не стопроцентная? — доктор смотрела на пациентку, ожидая аргументации.

— Не хочу рисковать ребёнком, — ответила Вика.

— Смотря что считать риском, — заметила доктор и принялась записывать что-то в карточке. — Завтра во второй половине дня мы все вместе ещё раз побеседуем. Решать, конечно же, Вам, но, согласитесь, разумнее узнать точный диагноз до рождения ребёнка, а не после, — добавила она, не отрываясь от своих записей.

— Какой бы ни был диагноз, прерывать беременность я не буду. Тогда зачем? — Вика потуже запахнула халатик. — Мне можно идти?

Её отпустили, она нашла в себе силы сказать спасибо, поднялась и вышла из кабинета. Алексей тенью шёл за ней следом, сопровождая в пути по больничным коридорам. Виктория уже жалела, что легла в эту огромную продвинутую больницу. В глубине души она понимала, что так было необходимо: слушаться врачей, обследоваться, узнавать о возможных рисках, всё взвешивать, думать и решать. Но Виктории не хотелось, чтобы на неё давили, когда решение ею уже принято и оно окончательное: она будет донашивать, и она будет рожать. И исследование, которое может закончиться выкидышем, ей совершенно ни к чему, даже если точность такого прогноза будет почти сто процентов. Она вдоволь начиталась о том, что хромосомные нарушения в свою очередь могут провоцировать выкидыш, и, возможно, то, как тяжело даётся ей беременность в этот раз, как раз следствие — что-то пошло не так. Почему? За что? Бесполезные, непродуктивные вопросы, которые всё равно осаждали и терзали душу. Она приняла для себя: рисковать уже любимой младшей дочерью ради бесполезного для себя знания она не готова и пусть всё идёт, как идёт. А с Алексеем, совершенно, по её мнению, бестолковым в вопросах материнства и детства, Вика готовилась поговорить откровенно. В этих вопросах Вика имела опыт гораздо больший, чем любой офицер полиции, и совершенно справедливо полгала, что муж её той стороны жизни, о которой ему предстояло рассказать, не видел.

— Ты не знаешь, на что идёшь, — хладнокровно сообщила она Алексею, едва они вошли в палату и закрыли за собой дверь. — В случае, если… Если то, чем пугают врачи, окажется правдой, а такая вероятность есть… Мне там и проценты рассчитали…

— Нам, — перебил её монолог муж.

— Что?

— Нам проценты рассчитали, — ответил он, с нажимом на первом слове.

Вика упрямо покачала головой. Она подыскивала точные слова и никак не могла собрать их в понятные ясные предложения:

— Куда- то меня уносит в ненужные детали… — она собралась с мыслями и продолжила так же сбивчиво, как и начала. — Значит. Так. Слушай. Я работала с детьми с синдромом Дауна. Недолго, но всё-таки. Брала на руки, играла, учила держать ложку, пирамидку собирать… Это сложно. Очень. Многие не выдерживают, — Вика поморщилась, — родители не выдерживают. Особенно отцы… Хорошие отцы, абсолютно положительные, уходят из семьи.

— Вика. Стоп. Я не уйду. Прогонять будешь? — Алексей стоял перед нею сосредоточенный и категоричный.

— Ты понимаешь, что не до игр будет, — пыталась она донести всю боль и всю сложность.

— Хочешь испугать?

— Сама боюсь. И не верю в благородные порывы.

— Вика, это с твоей стороны сейчас возвышенные порывы: взвалить всё на свои плечики, а меня зачислить в непричастные. И чтобы жил я один, без вас, припеваючи? Вика… Я без тебя и детей взвою. В петлю, конечно, не полезу, но озверею точно и на людей начну бросаться. Так что с моей стороны — это чистый расчёт. Я приказать тебе не могу, и попросить боюсь, но… В общем, что бы там ни случилось, я не уйду… Если я тебе сейчас речь про большую любовь задвину, ты поверишь?

Вика с сомнением посмотрела на Алексея. Слова — это только слова. Пообещать можно и луну с неба. А жизнь измотает, лишит сил и человек пожалеет о сказанном когда-то, а то и вовсе забудет об обещанном. Нелепо требовать обещаний в такой день как сегодня. И верить опасно, и не верить нельзя. А впереди у них простиралось ещё полгода до родов, когда слова и дела перемелются и плотно спрессуются в железобетонную стену семейного быта, о который, как известно, разбилась любовная лодка.

На лице Виктории тенью лежали грядущие заботы. Алексей обнял жену и вытер её слёзы шершавой ладонью:

— Что мне сделать, чтобы ты не плакала?

— Гормоны, наверное. Каждый день, как из крана… Самой надоело.

— Тогда плачь… Я в гормонах мало понимаю, нас в обзорке по судебной медицине просто предупредили, что они есть, но в доказательную базу не входят.

— Ты… Ты… — Вика хлюпнула носом, — салфетки мне подай, юморист.

***

Алексей ненавидел собственную беспомощность. Время хитро завернуло на второй круг. Снова врачебные диагнозы били без промаха и корёжили жизнь. И если в первый раз Алексей выстоял после такого удара, то смотреть, как шатает от душевной боли и страха любимую женщину… И не было перед ними безболезненного решения. Оставалось молиться о чуде. Честно сказать, молиться Половцов не умел. Не то чтобы не верил, но просить у неба не получалось. Не было смирения в душе, о котором всё чаще вспоминал в разговорах его старый дед. Но и бунта против несправедливости мира не было — любое возмущение грозило разрушить то хрупкое, за что ещё можно было держаться и не падать, не терять себя.