Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя

Глава тридцать третья: Йен

Abel Korzeniowski — Forbidden Love

Меня вытягивает чей-то голос.

Я не узнаю его из-за сильного фона, в котором почему-то солирует оркестр без дирижера, и все инструменты играют одновременно разные мелодии. Кажется, военные марши, от которых у меня наверняка идет кровь из ушей.

— Солнышко… Ну что же ты…

Это мама.

Она плачет навзрыд.

Незнакомый молодой женский голос говорит, чтобы она отошла и не мешала доктору меня осматривать. Раздраженный голос, высокий и «в нос». Наташа? Что она тут делает? На мгновение я почти вижу ее в сексуальном халате медсестры и с огромным шприцем в руке, который она приставляет к моему виску.

Снова проваливаюсь в пустоту, но на этот раз она давит меня, всасывает, как зыбучий песок, и не дает дышать. Барахтаюсь, чтобы всплыть на поверхность, но хватает только на полвздоха — и снова туда, где холодно и сыро, как в могиле.

— Мам… — Это мой голос? — Мам, не плач… Тебе нельзя.

У нее же до сих пор после инстульта все нервы в хлам.

Почему так болит щека? И голова? Где я?

Вспышками, словно вырванные из темноты светом фар, проносятся образы: утро, Антон, которого целую, провожая на работу, горячая сковородка, обожженный палец, горка панкейков в фольге и двух бумажных пакетах, чтобы довести еще горячими, пешеходный переход…

«Ты не здорова» — трагический взгляд матери.

И пустота.

Меня штормит и укачивает, но на этот раз есть причина — машина «неотложки», в которой меня, как важную шишку, везут с мигалками.

Потом травмпункт.

Меня тошнит и качает, качает и тошнит.

Хочу попросить маму не плакать, но уши заложило, и я оказываюсь неспособна говорить, если не слышу свой голос.

Врач рекомендует стационар хотя бы на пару дней.

Меня снова тошнит.

— Мам… Антон… где мой телефон?

Я должна позвонить ему, сказать, что я — ужасная спутница. Рассказать, сколько со мной проблем. Он не вынесет. Он не заслуживает. Мама права была — я должна была сказать.

«Прости, но тебе подбросили бракованную обезьянку с тарелками, она заводится, но не работает, и может сломать твой мозг».

А потом я снова засыпаю, кажется, от укола в плечо — и на этот раз его делает не химера с лицом бывшей моего уставшего мужчины, а пожилая медсестра с пухлыми мягкими руками.

И я снова проваливаюсь в пустоту. На этот раз, к счастью, абсолютную.

Когда открываю глаза, за окнами все тот же застывший серый день и монотонный дождь длинными нитками по стеклу. Голова раскалывается, мысли путаются. Во рту горечь и язык распух справа так, что больно разговаривать. Шарю под подушкой в поисках телефона, но его нет.

Что случилось? Помню, что мы с мамой поругались. А потом просто уродливая черная клякса на строчках воспоминаний. А еще осмотр, рентген, доктор с седыми волосами и укол в плечо уже в клинике.

Я лежу в большой светлой палате с огромным телевизором на стене, белоснежным минималистическим дизайном и всеми удобствами. Кое-как спускаю ноги, даже не удивляюсь, что тут уже стоят красивые новые тапочки с опушкой из натурального меха. Мама привезла. И пижаму, в которую меня, кажется, переодели вчера. У меня никогда не было шелковых пижам, мне в них неуютно, как будто ношу кожу с чужого плеча.

Телефона нет ни в тумбе, ни на подоконнике. Вообще нигде.

Включаю телевизор, прощелкиваю до первого новостного канала и медленно сползаю на пол, потому что дата в нижнем углу экрана — вторник следующего дня. И время — почти пять вечера.

Антон…

Я не позвонила ему, не смогла написать даже пары слов, предупредить, что у нас ничего не получится. Он приезжал? Конечно, приезжал, мы же договорились, а он, кажется, из тех, кто всегда держит слово.

Мне нужно поговорить с ним. Необходимо так сильно, что от паники больше никогда не услышать его голос горло намертво сводит судорогой. Дышать нечем. Совершенно нечем. Меня вышвырнуло в пустой открытый космос, и конечности стремительно покрываются инеем.

Это паническая атака.

Я могу в любой момент потерять сознание.

Может, если меня не будет…

Звук открывшейся двери и торопливые шаги немного приводят в чувство.

— Доченька, ну что же ты так. — Это не моя мама, это совершенно незнакомая мне женщина. Берет меня под подмышки, как инвалида, и укладывает обратно в кровать. — Нельзя вставать пока.

— Где мои родители?

Маме стало плохо, так что ее накачали успокоительными, чтобы отец мог забрать ее домой. Наверняка за ней уже присматривает медсестра: после инстульта мы часто пользуемся их помощью, и пара безотказных, готовых прийти даже посреди ночи, в номерах телефонов есть и у меня, и у отца. Папа был у меня всю ночь и все утро, не спал и рычал на всех, пока мой лечащий врач не сказал, что со мной все будет хорошо, ничего серьезного не случилось, у меня простое сотрясение мозга средней степени тяжести.

— Мне нужен телефон.

Медсестра поджимает губы и отрицательно качает головой. Пытается уйти, но я сползаю следом и цепляюсь ей в спину, чуть не падая на слабых ногах.

Снова реву, только на этот раз слезы невыносимо жгут щеку, как будто у меня там настоящий ожег, а не отпечаток пятерни.

— Пожалуйста, мне очень нужен телефон. И… еще интернет.

Я не помню номер телефона Антона, но все мои контакты автоматически сохраняются в гугл-аккаунте.

— Вам нельзя, пока врач не разрешит.

— Пожалуйста. — Я снова падаю, чувствую себя тряпкой и размазней, неспособной рявкнуть и вытребовать любые привилегии. — Пожалуйста, умоляю…

Меня как будто ударили тараном в грудь.

Боль такая сильная, что хочется умереть, лишь бы не чувствовать себя горящей заживо изнутри. Огонь растекается по плечам до подмышек и потом опускается на локти и кончики пальцев.

— Что ж ты плачешь-то так и убиваешься, — причитает медсестра и на этот раз просто помогает мне сесть на край кровати. — Ну, не конец же света. Что там у тебя такое важное?

У меня?

У меня человек, без которого я не знаю, как дышать.

И это очень-очень плохой симптом, но бороться с ним уже бессмысленно.

Через пять минут в палату украдкой заглядывает молоденькая медсестра в белой униформе и шапочке. Ставит около меня ноутбук и протягивает свой телефон.

— Только на пять минут, — смотрит с мольбой. — Я тут всего месяц работаю, если главврач узнает — меня попрут, а где я еще такое место найду?

Мне нужна минута, чтобы зайти в свой аккаунт, открыть контакты и с облегчением выдохнуть — вся моя телефонная книга там и номер моего мужчины в погонах тоже. И даже с красным сердечком в конце его имени.

Но набирать Антона ужасно страшно.

Может, он подумал, что я его обманула?

В запасе пара минут, и я, собравшись с силами, почти наугад тыкаю в кругляшки кнопок на экране.

Двумя руками прикладываю телефон к уху.

Гудок, второй, третий…

До боли жмурюсь, пытаясь убедить себя, что происходящее — всего лишь дурной сон перед рассветом. Белиберда, которая мучает мозг, если очень устал, но никак не можешь заснуть.

— Да? — слышу в трубке знакомый и непривычно сухой официальный голос.

— Антон? — Все, я больше не могу произнести не звука, хоть вырывай гортань.

— Йени?! — Он произносит мое имя громко, удивленно. Мне кажется или действительно с облегчением? — Малыш, что случилось? Я телефон задрочил тебе названивать вчера и сегодня!

Мотаю головой, пытаюсь сбросить неуместное волнение. Он же вот тут, рукой не потрогать, но рядом. Я даже чувствую его запах, который остался утром на подушках. Он говорит со мной, не посылает куда подальше, не набрасывается с упреками.

— Не молчи, — уже напряженно. Слышу грохот ключей на заднем фоне, пару крепких слов, когда что-то с грохотом падает на пол.

Если бы только я могла не молчать.

Беззвучно открываю и закрываю рот как обреченная сдохнуть на солнце рыбина.