Вера Колочкова - Малина Смородина
– Ну да… Вроде того… В общем, я тут же подорвался – и обратно! Только-только домой зашел, а мама мне с порога – давай, говорит, срочно привози Женечку с мамой в гости! Надо же, мол, обсудить, как там и что со свадьбой. И еще она все про какое-то досадное недоразумение твердила, что ты будто бы чьей-то там падчерицей оказалась и что ей теперь ужасно неловко… Я так и не понял – моя мама вам звонила, что ли? И при чем тут какая-то падчерица вообще?
– А ни при чем, Денис! – хлопнув ладонями по столешнице, возбужденно рассмеялась Женька. – Теперь уже совершенно ни при чем! Представляешь, была падчерица, и в одночасье не стало падчерицы! Бедная, бедная твоя мама, зря салатики резала! Или… это папа салатики резал? В общем, не суждено твоим родителям заполучить приличную падчерицу в невестки, волшебного превращения не состоялось, и приданого со связями, стало быть, тоже…
– Ты о чем, Жень? Я не понимаю! Все же хорошо, они нас ждут… Поехали, а? Лина Васильевна, ну скажите хоть вы ей? – повернулся он к ней всем корпусом.
– Нет, Денис. Никуда мы не поедем конечно же, – тихо проговорила она, опустив глаза в стол. – Твои родители, они… Как бы это сказать… Получили неправильную информацию. Мне очень жаль, Денис, но… Ты поезжай к ним сейчас, извинись, что ли…
– Мам, ты чего? – подняла на нее отчаянно возмущенные глаза Женька. – За что мы извиняться должны? Да пусть они… Да пусть они лесом катятся, мам!
– Но так нельзя, Жень…
– А как? А как тогда можно? Я же по уши влюбилась, мам, я думала, это такое счастье – любить и быть любимой! Что это самое главное в жизни, главнее всяких там связей, денег и должностей! А получилось, что у меня даже права на любовь нет? Какие-то спесивые чинуши берут на себя роль оценщика моих чувств? Если так – то можно, а если этак – то уже нельзя?
– Жень… Не надо оскорблять моих родителей, прошу тебя, – неуверенно произнес Денис.
– А ты… Ты вообще вали отсюда! И не придуривайся, что не понимаешь ничего. Все ты прекрасно понимаешь! Тебе просто сейчас очень удобно изображать из себя такого… непонимающего. И я не я, и мама не моя…
– Нет, Женька. Мама как раз моя. Но что я с этим сделаю, если… так получается? Я же искренне решил, что они просто одумались… Летел сюда как на крыльях! Родителей ведь не выбирают, Жень…
– Ну да. Не выбирают. Тебе сказали – уезжай, ты и уехал. Потом дали добро на женитьбу – ты снова здесь. Молодец, хороший сын. Иди домой, сядь рядом с ними и жди, когда тебе более достойную невесту найдут. И люби ее по разрешению! Попроси у родителей, пусть они тебе сертификат на любовь выпишут и печать поставят!
– Жень… Ты же знаешь, я тебя люблю…
– Зато я тебя не люблю больше! Не люб-лю! Уходи, я сказала! И больше никогда здесь не появляйся! Раз права не имею, и не люблю, значит!
– Не любишь?!
– Нет. Такого, как сейчас, нет. Уходи.
– Ну что ж… Если так…
Он и впрямь выглядел оскорбленным, даже ладонью очень выразительно по лицу провел, будто плевок стер. Лине вдруг запоздало подумалось – надо ж было их наедине, наверное, во время этого разговора оставить! А так получилось – вдвоем на одного напали… Хотя чего уж напали-то? После визита его мамаши слово «напали» даже и звучит как-то смешно…
А вот Женьку было ужас как жалко. Денис встал, и она побледнела вся, обхватила сама себя руками, скукожилась. Отвернувшись к окну, начала раскачиваться тихо и монотонно, как маятник.
– Я пойду, Жень… Прощайте, Лина Васильевна. Всего вам доброго.
– Я провожу! – поднялась она со стула, виновато улыбаясь. Все-таки неблагодарное это занятие – третьей лишней при разговоре присутствовать. А с другой стороны, как Женьку одну в такой жизненной трудности оставишь?
Закрыла за Денисом дверь, вернулась на кухню. Женька плакала навзрыд, уронив голову в руки.
– Женя, доченька… Не стоит, не надо. Ну, было и прошло, подумаешь… Сама же сказала, что больше не любишь, чего теперь плакать-то?
– Люблю… Все равно люблю его, мам… – с трудом подняла голову Женька, распрямилась на стуле, потянула к ней ладони в отчаянии. – Господи, что же мне теперь делать, как жить, мамочка?
– А как раньше, Женечка. Будем с тобой жить, как раньше.
– Бедные, но гордые, да?
– Хм… Ты знаешь, терпеть не могу этого выражения.
– А кто мы тогда, по-твоему?
– Мы – обыкновенные счастливые люди. Не голодные и вполне адекватные. Разве этого мало для счастья? И дальше будем жить, будто и не случилось с нами ничего. Ни с тобой, ни со мной. И постепенно все войдет в свою колею. Я буду много работать, ты институт окончишь… А там видно будет. Жизнь – она вся наша, какая бы ни была!
– Нет, мам… Как раньше уже не получится… – медленно отерла Женька залитые слезами щеки. – Я ведь беременная, мам…
– Что?!
Ох, как испуганно вылетело из нее это проклятое «что»! Птичьим криком, ни больше ни меньше. Вот и ее мама в свое время точно так выкрикнула: «Что?!» Нет, а чего кричать-то, в самом деле? Ну, беременная, подумаешь… Раз беременная, родит, значит. Им, женщинам Смородиным, к этому одинокому материнскому состоянию вообще не привыкать.
– Ну, вот и хорошо, что беременная… – произнесла она тихо, загасив обыденной ноткой свой нелепый вскрик, – и очень даже хорошо, что беременная. Будет у меня внук, значит. Или внучка. Ничего, Женечка, справимся. Будем жить как жили… И даже с пополнением. Не плачь, Женечка…
Июль, июль, за что ты опустился жарким наказанием на бедные наши головы? Тяжкая Женькина сессия нами пережита, нервная, токсикозная, и требуют отдохновения наши исстрадавшиеся от пережитого волнения организмы, а тут – жара…
И не просто жара – катастрофа. Адова сковородка. Коптильня с едким дымом, наползающим из горящих торфяников. Утром откроешь измученные бессонницей очи, глянешь из окна – ни зги не видать… Или это про снежную метель так говорят – ни зги?
Выжить бы. Героически отслужить рабочее время с понедельника по пятницу. А на выходные – за город, к воде. Хотя и там спасение чисто условное. Это еще хорошо, что Леночка Эрастовна в отпуск подалась и можно занять ее начальственную каморку с работающим кондиционером. Кстати, она сама ей свое место временно и великодушно предложила и даже улыбнулась при этом довольно миленько. В последнее время она вообще стала щедра на милые вежливые улыбки, даже слегка заискивающие. С такой вот улыбкой ее из двухнедельного отпуска встретила, и приятную новость от имени руководства сообщила – о равновысоком для них обеих зарплатном вознаграждении…
После работы – бегом домой, к беременному ребенку. Хотя беременный ребенок, можно сказать, молодцом держится, даже порывалась давеча работу себе на каникулы найти, но была остановлена жестким материнским запретом – не сметь! В такую жару и обычному организму тяжко, а уж беременному…
Нет, и впрямь хорошо Женька держится. Про Дениса – ни слова, будто и не было его. Хочешь не хочешь, а так и тянет избито-литературно посомневаться – был ли, мол, вообще мальчик-то? Может, мальчика-то никакого и не было? Хотя иногда на девчонку накатывает, не без этого. Встанет вдруг у окна, прижмет ладошки ко рту, вдохнет сильно, а выдохнет тихо так, тяжко, будто со стоном. Лучше в такой момент и не подходить, и не трогать… Лучше отвлечь пустым разговором. О проклятой жаре, например.
Да, она проклятая. Да, жутко невыносимая. Но потихоньку, для себя, можно и признать, что есть в ней одна положительная сторона – все силы организма расходуются на самосохранение, и ни одной вредоносной мысли он в голову не допускает. Вспыхнет где-то в глубине горькая мысль-досада и тут же расплывается маревом. И снова голова пуста, духотой и запахом дыма наполнена. И память тоже в холодное подполье ушла, на замок закрылась. Все. Потом, потом, мол, будешь по полочкам боль-досаду раскладывать. А сейчас не надо. Сейчас просто выживать надо. Может, пока в аду выживаешь, и боли никакой не останется?
Но бывает момент – не срабатывает организм самосохранением. Не успевает просто. Например, когда телефон вдруг зазвонит. И доставать его страшно – а вдруг опять тот звонок, из пережитого, из боли-досады, и сразу нутро вздрагивает, взвивается паникой. Хотя чего ему вздрагивать, интересно? Уже все ответы на те звонки дадены, однобокие, вымученные, силою из себя вытолкнутые – нет, не передумала, не звони больше…
Или, например, на улице взгляд возьмет и уткнется в большую черную машину. Да мало ли таких машин в городе, господи ты боже мой? Почему надо сразу паниковать, вбегать сломя голову в двери первого попавшегося магазинчика и стоять там какое-то время в полуобморочном состоянии, пугая вежливых продавщиц? И не раз, и не два получалось вот так шарахаться. Даже название внутри для этого испуга созрело – чувство Большой Черной Машины. Смешно.
Начало июля, середина июля, конец июля… Жара. Она никогда не кончится. Никогда. Все умрут, а жара останется. Сама по себе. Несбывшаяся любовь, досада, боль, чувство Большой Черной Машины проплывут над ней белым облаком и исчезнут, а она останется…
