Вера Колочкова - Провинциальная Мадонна
— Да. Там тетя Полина есть, она обязательно сходит. Кстати, вы очень на нее похожи. Такая же сердечная…
— Что ж, спасибо на добром слове. Погоди, тут дорожка скользкая, не упади! Я недалеко от станции-то живу, сейчас вон пройдем по улице, в переулок свернем, третий дом справа мой будет. Сейчас темно, ничего не видно, а днем уж все разглядишь, что да как. Дома жарко, я печь хорошо натопила… И щи сварены, сейчас ужинать будем…
Так под тети-Любино бормотание и дошли до дома. Во дворе навстречу выскочил лохматый пес на цепи, сбрехнул лениво.
— Тихо ты, Полкан, ребенка разбудишь! — зашипела тетя Люба, и тот потрусил обратно в будку, поджав хвост и гремя цепью.
— А он не кусается? — осторожно спросила Надя, проходя мимо.
— Да не, где там. Старый уже, помирать пора. Он и лает-то из последних сил. Сейчас, погоди, ключи за притолокой нащупаю… Я их всегда сюда кладу, ключи-то, запомни на всякий случай, если без меня пойдешь куда…
— А воров не боитесь, так нехитро ключи оставляете?
— Да нет, чего у меня воровать-то. И жилец есть, мне не страшно.
— Какой жилец?
— Да командированный один, служивый человек. Он ревизор из Егорьевска, каждый год приезжает на наш молкомбинат проверку по финансовой части делать. Я-то в этом комбинате всю жизнь оттрубила — в молодые годы простой фасовщицей начинала, потом до начальника творожного цеха дослужилась. Меня там все знают… Вот и определяют ко мне Борис Борисыча в постояльцы из года в год… Гостиницы-то у нас нету… Ну, заходи, не стесняйся! Борис Борисыча еще нет, он совсем уж поздно приходит.
— И надолго он приезжает?
— Ну, это когда как, иногда и надолго. Зависит от того, как с очередной проверкой управится. Он дотошный такой, каждую бумажку насквозь рассматривает. Нынче уж и ревизоров таких честных нету, днем с огнем не сыщешь. Другим вон стол пощедрее накроют, коньяком напоят, денег в карман сунут — и вся проверка на этом закончилась, любой акт подпишут… А Борис Борисыч не такой, он честный до невозможности. Я сильно его уважаю, Борис Борисыча-то…
— А я не стесню? Я ж с ребенком…
— Да что ты, бог с тобой. Всем места хватит.
Тетя Люба зажгла свет, деловито начала стягивать пальто, разматывать шаль на голове. Надя осторожно огляделась, и вдруг подкатил к горлу слезный комок — почти все как в родном доме… Такая же квадратная прихожка с домотканым половичком посередине, прямо — вход на кухню, справа — вход в большую комнату. Или в залу, как называла ее мама. Даже вешалка на стене та же — деревянная, с большими загогулинами — крючками.
— Ну, чего стоишь, раздевайся! Давай ребеночка на руки приму. Не бойся, я умею с маленькими-то, своих троих вырастила. Разлетелись кто куда, теперь в гости не дозовешься. И внуков никто не удосужился народить. Живу одна, как перст. Дом справный, а пустой, такая иногда тоска нападает. Я тебя в дальней комнатке устрою, там уютненько.
Комнатка действительно оказалась ничего: чистая, ухоженная. Беленые стены, кровать в углу, самодельный вышитый коврик с лебедями. Комод, шкаф, крашенный серебрянкой бок печки-голландки. Почти все как в ее девчачьей комнатушке…
— Ой, тетя Люба, я же совсем забыла, там у меня деньги в кармане куртки, сейчас принесу…
— Да ладно. Я недавно пенсию получила, у меня есть. Оставь пока до лучших времен, неужель я тебя не прокормлю. Все ж свое, и овощи с огорода, и мясо на зиму куплено. А бабы с молкомбината мне продукцию до сих пор полными сумками тащат, подворовывают помаленьку. Наш директор на это сквозь пальцы смотрит. Говорит, от государства не убудет, а хорошему работнику — послабка в трудной жизни. Только смотри, при Борис Борисыче не брякни! Когда он с проверкой приезжает, у нас все чин чинарем!
— Хорошо, тетя Люба, я не скажу.
— Ну, вот и умница. Я ребеночка на койку положу, одеяльце можно развернуть. Пусть спит, а мы пока поужинаем чем бог послал. Пойдем в кухню.
Там тоже оказалось довольно чистенько. Белые кружевные занавески, новая клеенка на столе — белые ромашки по зеленому полю.
— Сейчас тебе щей налью, еще теплые. Успела сварить перед тем, как на станцию пойти. Вот творожок, сметанка, кушай на здоровье! Погоди, еще сырки сладкие есть. У нас на заводе недавно новую линию запустили по производству сырков в шоколаде. Прямо все как за границей, мы раньше такого и не слыхивали. Смотри, какие забавные, как конфетки. Полезнее всяких новомодных «Сникерсов» будут. Ну, мы их потом, с чаем… А пока давай щи наворачивай…
— Спасибо, очень вкусные, наваристые.
— А то… Там и капуста, и морковка, и лук — все свое, с огорода…
Поужинав, тетя Люба отвалилась на спинку стула, сложила руки на круглом животе, вздохнула устало:
— А может, баньку-то завтра истопим? Чего на ночь глядя…
— Конечно, завтра. Я тоже так думаю.
— Ишь, покладистая какая будешь… Чего тебе ни скажешь, со всем соглашаешься. Вот таким девкам меньше всего и везет в жизни. Иной раз посмотришь — ну стерва стервой, палец в рот не клади — откусит, а все у нее ладно в жизни получается! И замуж выскочит, как надо, и с детьми не мыкается… У меня вот младшая дочка такая же перепелка, как ты. Двадцать семь лет стукнуло, а все одна. Я уж говорю — рожай без мужика, воспитаем…
Аккуратно стукнула дверь в прихожке, подуло по ногам холодом. Тетя Люба встрепенулась, поднялась со стула:
— Вот и жилец пришел…
И пропела зазывно-ласково:
— Борис Борисыч, ступайте сюда, в кухоньку. Я сейчас вам щец подогрею!
— Да, Любовь Алексеевна, иду… О, да у вас гости…
Невысокий худой мужчина осторожно подошел к столу, тихо отодвинул стул, присел на краешек. Лицо его было серым, будто припыленным усталостью, но грустные глаза смотрели внимательно, с добрым любопытством. И пиджак был серый, и галстук в серую крапинку. Волосы аккуратно зачесаны назад, волосок к волоску. Краешек пластиковой расчески торчал из кармана.
— Это Надя, Борис Борисыч. Вот, познакомьтесь, пожалуйста.
— Очень приятно. Какое красивое у вас имя — Надя, Надежда. А меня Борис Борисычем зовут, как вы уже слышали. В гости приехали, Надя?
Ей показалось, что даже голос был аккуратным, слова выходили ровные, одинаковые, как бусины в четках.
— Да. То есть нет, не совсем…
— Она у меня жить будет. Одна осталась, жить негде. Подружка моей племянницы попросила, вот я и… По доброте душевной… Одной-то все равно тоскливо…
— Ну да. Ну да. Я понимаю, — медленно кивнул тот головой. И, повернувшись к Наде, пояснил ровным аккуратным голосом: — Любовь Алексеевна у нас широкой души человек. Ее до сих пор на комбинате вспоминают добрым словом. Всех готова приютить, всех обогреть.
