Спенсер Скотт - Анатомия любви

У Барбары Шервуд оказалось кошачье лицо, какого я не видел еще ни у кого. Черные волосы коротко подстрижены и зачесаны на широкий высокий лоб. Скулы четко очерчены, как раз такие девчонки рисуют в своих альбомах, мечтая походить на экзотических моделей. Старательно выщипанные брови, и хотя она лежала в больнице и, вероятно, страдала, Барбара подкрасила глаза, отчего они казались еще огромнее и миндалевиднее, чем на самом деле. Я не знал, что за последние месяцы она сильно похудела. Ее худоба казалась умышленной, по последней моде. Изголовье кровати было приподнято, и Барбара почти сидела. В больничном халате, который был ей великоват, она напоминала подростка в отцовской рубашке, хотя вовсе не выглядела молодой. И хотя волосы у нее были черные, а кожа гладкая, прожитые годы таились под ней, словно время было высушено, подавлено и забирало то, что ему причитается, исподтишка.

– Ну, вот и он, – произнес Артур, подводя меня к ее кровати.

У ее постели стояли два стула, занавеска, отделявшая кровать Барбары от соседки по палате, была опущена; все было подготовлено заранее.

Я захотел взять инициативу на себя. Я протянул руку.

– Привет, рад с вами познакомиться, – сказал я радостным, звенящим голосом, как будто был маленьким мальчиком, которого научили по-светски непринужденно держаться с незнакомыми людьми.

Она вложила свою руку в мою. Пальцы у нее были холодные, а когда я пожал ей руку, показались еще холоднее.

Артур стоял рядом, скрестив руки на своем твердом, круглом животе, чем-то напоминая фигуру с карты Таро. Он медленно выдыхал и делал короткие музыкальные вдохи, как будто в голове у него звучали хоры.

– Это хорошо, – сказала Барбара.

Я не понял, то ли она так нервничает, что забыла закончить фразу, то ли это ее индивидуальная манера выражаться. Это хорошо? Это хорошо? В самом деле! Я тут же настроился на ироничный лад, ведь я явился сюда, полностью готовый устроить небольшой суд над новой избранницей своего отца.

– Как с вами тут обращаются? – спросил я, самый влиятельный господин нашего городка.

Я обернулся через плечо, словно проверяя, не делся ли куда мой лакей с гигантским букетом красных роз «Американская красавица» на длинных стеблях.

– Здесь так по-домашнему, – ответила Барбара. – Не то что в других больницах.

– В прошлом году она лежала у «Всех Святых», – вставил Артур.

– Ну и местечко, – заметила Барбара. – От него прямо мороз по коже. Эти сестры, которые скользят повсюду в длинных черных рясах, и эти священники с детскими лицами и с пурпурными лентами на шее, которые расхаживают по коридорам, выспрашивая, кто нуждается в соборовании. – Она улыбнулась. У нее не хватало одного зуба рядом с передними. Она увидела, что я заметил это, и пояснила: – Упала.

Мы проговорили несколько минут с недоуменной настороженностью незнакомцев, которые могут сильно обидеть друг друга. Барбара сказала, что отец много рассказывал ей обо мне, но, разумеется, люди всегда так говорят в подобных ситуациях, однако Барбара, кажется, на миг покраснела, так что, вероятно, он и впрямь рассказывал. Каким-то образом я оказался вовлечен в беседу о моих занятиях в колледже, о моей работе в профсоюзе, о предложении Гарольда Штерна завязать с пикетированием и поработать на полставки в качестве научного сотрудника в образовательном отделе профсоюза. Меня поздравляли, подбадривали, и если Барбаре подробности моей жизни были хотя бы вполовину так же скучны, как и мне, она рисковала впасть в кому.

Барбара бросила на Артура озорной взгляд, словно неисправимая, всегда говорящая правду девочка из викторианского романа. Однако в воздухе не возникло никакого внезапного напряжения, не возникло облегчения. Артур, совершенно спокойный, сидел на своем месте. Он знал, что она скажет это. Вероятно, все было запланировано.

– Ладно. Артур рассказал тебе о… нас?

– Рассказал, – ответил я и кашлянул.

Барбара кивнула, глядя на меня:

– И?.. Что ты думаешь?

– Вы не нуждаетесь в моем разрешении. – Я ощутил, как отец деликатно тронул меня за локоть.

– Но нам хотелось бы знать, какие чувства ты испытываешь по этому поводу. – Барбара сложила руки на проступающих под одеялом коленях. Пальцы у нее были без колец и очень черные; пластмассовый идентификационный браслет был слишком велик для ее запястья.

– Я испытываю самые разные чувства, – ответил я. – Чувствую страх за мать. – Я помолчал. Артур поерзал на своем стуле. Барбара одобрительно кивнула. – И кажется, боюсь и за отца тоже.

– Почему? – спросила Барбара. – Из-за… – взмахнула она рукой, обозначая больницу и свое место в ней.

– Я не знаю почему. Потому что он меняется. Потому что сейчас он другой и будет меняться еще и еще. Это звучит несколько бессмысленно. Я просто так чувствую.

– Я не буду меняться, – возразил отец.

– Будешь. Ты сам хочешь. И ты должен. Ты больше уже не будешь несчастным. Ты изменишься. Проявится твое самое лучшее и смелое «я». Возможно, я не имею права говорить так, но ты знаешь, что я-то точно знаю, каково это.

Я ощущал себя более чем напыщенным и нелепым, однако ни одно слово из моей дрожащей речи не далось легко или быстро. Я в полной мере сознавал, насколько неуместно сыну анализировать романтическое увлечение отца, и чувствовал, как каждое сказанное слово выпускает когти и дерет мне горло, пока я произношу его.

– Я рада, что ты воспринимаешь все именно так, – отозвалась Барбара. – Я была уверена, что так будет, потому что именно это и предсказывал мне твой отец. Знаешь, дожидаясь, что ты придешь меня навестить, я так разнервничалась. У меня у самой двое детей, и я знаю, что, когда дело касается родителей, дети – самые твердолобые республиканцы на свете. Разве я не права?

– Совершеннейшая правда, – согласился Артур.

– Мои собственные дети задали несколько трудных вопросов. Может быть, я сама усложнила себе жизнь, потому что не хотела им лгать. Поэтому они потребовали ответа, как это Артур может приходить и оставаться у нас, когда у него имеется жена, живущая в какой-то миле от нашего дома. Они не понимали, что же за женщина их мать, если пускает в свою спальню мужчину, не благословив эти отношения таинством брака. Дело в том, что их отец был человек религиозный, я – нет, но я никогда не мешала им верить. Это их способ ощутить отца рядом с собой. Когда они молятся Богу, то на самом деле обращаются к родному отцу, который умер, когда они были еще маленькими. И ты же знаешь, какие в этом городе нравы. Они не понимали, как это чернокожая женщина может быть с белым мужчиной.

– С евреем, – поправил Артур. – Но вряд ли это могло помочь делу.

– Ничего не могло помочь. Они начали относиться ко мне так, будто я развратная женщина. Перестали нормально учиться, перестали исполнять работу по дому, не смотрели на меня, когда я обращалась к ним. Не зря говорят, никакое наказание не сравнится с ненавистью ребенка. Я не знала, что делать. Все стало настолько плохо, что я подумала, не прекратить ли мне всякие отношения с Артуром и не вернуться ли к той жизни, какую вела до встречи с ним, пусть даже мне снова будет одиноко и страшно. И вот тогда вмешался твой отец. Он все исправил, когда казалось, что ничего уже нельзя сделать. Он пришел к моим детям, к Вейну, которому шестнадцать, и к Делии, которой только на прошлой неделе исполнилось тринадцать, и сказал им, что любит их мать всей душой, со всей заботой и уважением, с какими мужчина когда-либо любил женщину. Он сказал, что больше всего на свете хотел бы заботиться обо мне и о них. И он раскрыл свои объятия моим детям, и мои дети раскрыли объятия ему, и все успокоилось. Мы снова семья. Ты слишком взрослый, Дэвид, ты уже мужчина, поэтому я не могу сказать, что буду заботиться о тебе, поскольку тебе не нужна такая забота. Но я хочу сказать то, что сказал твой отец моим детям: я люблю твоего отца. Я хочу, чтобы ты знал: мужчина, который приходится тебе отцом, мужчина, давший тебе жизнь, нашел женщину, которая в его объятиях ощущает себя словно в раю. – Барбара замолчала.