Светлана Дениженко - Дороже жизни
С тревогой в душе и мыслями, вразнобой скачущими в голове, Лика поднялась по тропинке к жилищу Селимы. В тесном дворике было чисто и пусто, если не считать привязанную у плетня козу. Та недоверчиво покосилась на женщину и, перетаптываясь, постаралась отодвинуться от нее подальше.
— Да, не бойся меня. Я не за молоком к тебе пришла. А где хозяйка? — спросила Анжелика у козы, поставив рядом с ней пустое ведро, и положила на невысокую скамью пакет со своими вещами. Не особо рассчитывая на ответ, женщина огляделась и сделала пару шагов по направлению к хижине. Из-за полога, прикрывающего вход, вдруг раздался пронзительный плач младенца. Лика остановилась в нерешительности, а потом все-таки вошла в жилище. Глаза с непривычки какое-то время отказывались видеть, а потом в рассеянном свете хижины, она увидела парнишку, который приносил им с Сашкой ужин. Он держал на руках орущий сверток и пытался успокоить малыша, потом переложил его в люльку.
— А-а-а! Спи-и-и! — качал парнишка кроху, но тот отчего-то кричал все сильнее.
— Можно мне? — робко спросила Лика, дотронувшись рукой до плеча паренька. Тот вздрогнул, встретился с ней взглядом, узнал.
— А, это вы? А умеете?
— Попробую, — пожала женщина плечами, поднимая младенца на руки и прижимая к себе, — Чи-чи-чи…
Малыш замолчал, посмотрел на нее внимательно большими, черными глазенками. Лика подхватила чистую пеленку и накрыла ею кроху, подвернула под него и чуть-чуть прижала к себе.
— Ой, замолчал, — улыбнулся паренек.
— А почему он так плакал?
— Да я-то почем знаю?! Проснулся, как всегда, покушал, сделал все свои дела, — указал парнишка головой на использованную пеленку, — И давай кричать. Никак не хотел успокаиваться.
— Ну, и что мы плакали, маленький? Все хорошо ведь, правда? — заговорила Лика с малышом, — Ну? Ох, ты и разбойник. Всех тут строишь, да? Ну-ну, не хмурься, не надо, мой хороший. Мы, наверное, спать хотим? Вон, как зеваем, — улыбнулась Лика, легонько покачивая ребенка.
— Хорошо у вас получается. Может, вы с ним немножко посидите? А я скоро приду, а? — спросил шепотом паренек, заглядывая через её плечо на малыша.
— Я? Ой, я даже… не знаю, — растерялась Лика. — А ты куда?
— Я тут выйду ненадолго и вернусь, — заверил тот женщину, подхватил пеленку и направился к выходу.
— Эй, подожди, как тебя…
— Хасан, — обернулся он.
— Хасан, ты мне бутылочку и соску для него оставь. Вдруг он пить захочет?
— Соска в люльке, а вода вон на стуле, — ответил паренек и выбежал во двор.
— Наверное, и правда, куда — то спешит твой Хасан, — подмигнула Лика младенцу, который совсем притих у нее на руках, — Ну, что, будем спать или ты еще погулять хочешь?
Малыш нахмурился и снова заголосил.
— Ой, какой ты у меня строгий. Ну-ну…спать, так спать. Чи-чи-чи…., - покачивая на руках кричащего младенца, Лика пыталась вспомнить хоть какую-то колыбельную. Она отыскала в люльке пустышку и, ополоснув в чайнике, вставила её в ротик ребенку. Тот успокоился, но все еще продолжал хмуриться.
— Что же тебе спеть-то? А, вспомнила! Слушай: пе-ла мышка песню в нор-ке, спи, мышонок, за-мол-чи! Дам те-бе я хлеб-ной корки…. чи-чи-чи! — качала Лика ребенка, прохаживаясь по комнате, а малыш успокаивался и засыпал, закрывая постепенно глазки, — Ля-ля-ля-ля…
Медленно напевая в такт покачиваниям одно и то же в разных вариациях, она добилась того, что младенец уснул, уткнувшись носиком в её футболку. Лика смотрела на это маленькое счастье, что сейчас спало на ее руках и такие противоречивые чувства раздирали собой её сердце.
"Лешин сынок, темные волосики — вьются, как у отца, а вот глаза совсем не его, а той другой женщины, что заменила ему меня. Почему? Господи, почему так несправедливо?! Почему этот малыш не мой?"
От сына Алексея пахло молоком и еще чем-то чужим, запахом его матери, той женщины, что дала ему жизнь. Цепкими пальчиками малыш ухватился за Ликиного дрозда. Чтобы освободить украшение, женщина осторожно погладила маленький, но крепкий кулачок ребенка, попробовала разжать пальчики. Они тут же ухватились за её указательный палец, крепко сдавили его. Лика почувствовала прилив нежности к этому крохотному существу, оставшемуся без мамы чуть ли не в первую же минуту своего появления на свет. Женщина вспомнила рассказ Селимы и поцеловала мальчика в лобик, прижала его к груди, как самое дорогое и самое хрупкое, что только может быть на свете.
Темный, пасмурный день, с утра обливающийся слезами дождя. Друзья засиделись в библиотеке, а потом, спускаясь на первый этаж, завели непростой разговор о жизни. Обсуждая судьбу Оливера Твиста и то, как нелегко ему приходилось без родителей. Они увлеклись и совсем забыли о Косте, а он вдруг замедлил ход и совсем остановился в пролете между этажами.
— Конан, ты чего? Идем! — обернулся к нему Шут, а потом и Лика с Люком.
— Мамка умерла, а папка без нее много пил, потом попал в аварию…, - почти прошептал Костя, каждое слово давалось ему будто с усилием, — а меня в дет. дом отдали. Бабка старенькая сильно, не разрешили с ней меня оставить, — рассказывал Костя ребятам, будто вскрывал больной мозоль. Со слезами в глазах и с сжатыми кулаками, делился о том, как остался без родителей, впервые раскрывал перед друзьями свою беду.
Лику и тогда поразила его боль, и сейчас вспоминая об этом, той же болью пронзало душу. Неужели и этот малыш вырастет без материнского тепла и заботы, как Костя?
Алексей, позволит ли он ей остаться рядом с ним и его сыном? А она? Сможет ли полюбить чужого ребенка, как своего собственного? — думая об этом Лика совсем не заметила, что в хижине они уже не одни.
***
Горний Доктор спешил повидаться с сыном. Во дворе он встретил Хасана. Тот медленно прохаживался, потягивался и жмурился на солнце.
— Антон, спит? — спросил Доктор, сам не понимая, отчего так сильно волнуется, до дрожи в руках.
— Наверное.
— Кто с ним? — въехал Горний во двор, повернулся к входу в хижину.
— Твой сын громко кричал, никак не хотел успокаиваться, а потом пришла женщина…
— К-какая женщина? — Доктор сжал подлокотники кресла с такой силой, что побелели костяшки на его руках.
— Такая маленькая, белая. Она его успокоила…
Дальше Алексей не стал слушать Хасана, а устремился к сыну и замер на пороге. В первое мгновение он опешил от уведенной сцены, и какое-то время не знал, куда себя деть. Анжелика держала на руках его сына, и нежно прижимая к груди, укачивала малыша, как родная мать. Они очень хорошо смотрелись вместе. В первый миг Алексей хотел убраться восвояси, но от себя не убежишь. И сколько можно уже бегать? Пора все прояснить и поставить все точки на свои места. Но эту идиллию, он не хотел прерывать. Лика, его Лика сейчас была здесь так близко и в то же время так далеко. Сможет ли простить она его малодушие, трусость и, наконец, измену?
Он так стремился избежать этой встречи, но Анжелика сама пришла в его дом, и теперь отступать было уже поздно. Алексей откровенно любовался женщиной, той, о которой мечтал каждую минуту своей жизни. В белой широкой футболке и синих джинсах, с мокрыми завитками светлых волос и легкой улыбкой — такая же, как раньше, до разлуки — была сейчас здесь, с ним. Вдруг она, будто что-то почувствовала, медленно повернулась к нему и замерла, как неживая. Точно сон, или видение. Алексей даже зажмурился, а потом тряхнул головой, но Лика никуда не исчезла. Она смотрела на него глазами полными слез. И было в них столько всего — отчаяние, надежда, боль и недоверие и… прощение.
Алексей видел и чувствовал, что она готова простить ему всё. Если он только сам это ей позволит. Он боялся стать для Лики обузой, но оттолкнуть её сейчас от себя — не смог бы. Это все равно, что воткнуть себе в сердце нож и повернуть его там. Боль была бы равнозначной, а рана — смертельной. Он это знал, а она, наверное, догадывалась, поэтому боялась делать первой шаг навстречу, не хотела быть его болью. Так и смотрели друг другу в глаза — умоляя и прощая все и навсегда.
— Что же ты стоишь, любовь моя… — нарушил он первым молчание и отвел взгляд, — Или такой я тебе… не нужен?
У Лики все внутри оборвалось от его слов. Голос такой родной и такой далекий, как будто во сне, она видела своего Алексея почти прежним, но все-таки другим. В потертых серых брюках, помятых старых туфлях, темно-зеленой рубахе с закатанными рукавами, весь заросший щетиной — в таком виде он меньше всего напоминал её мужа. Не стриженые лохмы его волос топорщились и скатывались по широким плечам, но глаза…, его глаза она не спутала бы, ни с чьими другими.
— Алешенька…, - сделала несмелый шаг и кинулась к нему, упала на колени, прижимая малыша к груди, — Я так искала тебя, так искала… Любимый мой!
— Тсс! Тише, тише, тише, — поднял он её и усадил к себе на колени, — Все будет хорошо, не плачь…, сына разбудишь.
