Aндрей Жвалевский - Противофаза
К середине второй недели я поняла, что вместо сочувствия ощущаю злость. В принципе, я могла уехать в среду, но из вредности задержалась до четверга. Накануне Маша мне сообщила, что покупные пельмени не все гадость, есть и съедобные. Я ужаснулась, но успокоила себя тем, что здоровый детский желудок за неделю не испортишь.
Сергей встретил меня на вокзале раздраженный.
– Давай быстрее, я опаздываю на работу.
– С каких это пор ты к девяти на работу ходишь? До моего отъезда ты в это время только вставал.
Ответом было угрюмое молчание. Мы подъехали к дому.
– Давай быстрее, я занесу сумку и поеду.
– Езжай. Только машину оставь мне, у Маши сегодня английский.
– А как я поеду? Ты не могла мне раньше сказать? Я же без машины ничего не успею!
– А ты не мог сам догадаться? Ты вообще можешь хоть чуть-чуть вперед думать? И желательно не только о себе?
Мы вошли в квартиру.
– Боже! – вырвалось у меня, – а нельзя было за две недели хотя бы пропылесосить?
Сергей ушел, хлопнув дверью.
**Как в хорошем… или плохом?., как в типичном любовном романе, я считал дни до встречи с любимой. И каждый день случалась какая-нибудь непредвиденная гадость. Первыми кончились продукты. Как человек давно холостой, я прекрасно понимаю, что холодильник – не скатерть-самобранка, еда в ней сама не появляется. При опустошении следует сходить в магазин (местный вариант – на рынок) и затариться поплотнее. Поэтому я и не паниковал. Но тут выяснилось, что холодильник пуст, хотя и полон.
Парадокс объяснялся просто: Машка не хотела есть те продукты, которые у нас еще были. Чаще всего ей хотелось «чего-нибудь вкусненького», а в стандартные пищевые термины она это словосочетание переводить отказывалась. Я купил два килограмма апельсинов. Она с удовольствием съела один. Не килограмм, а апельсин. На мое предложение продолжить искренне удивилась:
– Я же их уже ела! А есть у нас что-нибудь вкусненькое?
В результате каждый вечер приходилось приносить домой по чуть-чуть киви, бананов, винограда и прочей витаминосодержащей еды. Сам я этим питаться не мог и потому добавлял в нашу потребительскую корзину пачку пельменей. Пельмени Машку заинтересовали, и она потребовала порцию и себе. Съела два, надулась и ушла в комнату читать.
Утром, правда, попросила еще. То ли за ночь пельмени повкуснели, то ли ребенок проголодался, но на сей раз была съедена целая тарелка. А когда вечером я предложил Машке вареники, она даже добавки попросила. И правильно! Пища должна быть грубой и простой!
С Машей мы ладили неплохо. Единственное, что меня не устраивало – это необходимость участия в подвижных забавах. В конце концов мы пришли к соглашению: я отвечаю на все вопросы и играю во все игры, но лежу при этом на диване. Я даже научился смотреть телевизор под веселое детское щебетание. Человек ко всему привыкает.
Единственное, что расстраивало девочку – это телефонные разговоры с мамой. Она тут же начинала плакать. Я разделял Машину обиду, но старался не давать воли чувствам. Катю уверял, что все нормально, а не требовал ее немедленного возвращения к семье, как это сделал бы любой нормальный мужчина.
В последнюю ночь перед возвращением мамы ребенок устроил жуткую истерику. Не помню, что послужило поводом, но Маша рыдала в голос и требовала маму немедленно. Какая Катерина все-таки легкомысленная! Утром истерика почти повторилась, но я успел задавить скандал в зародыше, сдал ребенка учителям и помчался на вокзал.
Видно было, что Катя не слишком рада возвращению в пенаты. Она всю дорогу брюзжала, вытребовала машину на весь день (хотя я опаздывал на встречу), а дома еще и принялась пилить меня за якобы беспорядок.
С трудом не сорвавшись на банальную ругань, я отправился на работу на общественном транспорте. Жуткое ощущение! Трясясь на задней площадке троллейбуса, я размышлял о причинах Катиной холодности. Может, она нашла там кого-нибудь? Вряд ли. Таких дураков, как я, еще поискать. А потом выставить на Красной площади с табличкой на груди: «Он связался с провинциалкой, у которой есть ребенок и нет совести».
Весь рабочий день я копил злобу и подбирал нужные слова для холодных ироничных упреков. Перебрав ряд убийственных вариантов, остановился на таком начале разговора: «Теперь понятно, почему ты не надела обручальное кольцо!» – «Почему?» – спросит она. Дальше я не придумал, но все равно эффектное начало.
С работы специально вернулся попозже. Если спросит, скажу, что за эти две недели накопилась критическая масса нерешенных проблем. Думаю, намек очень прозрачный. Но начну все-таки с обручального кольца.
Дверь я открыл своим ключом – было уже время укладывания Маши. Ступил в прихожую и остановился. Наверное, у меня действительно был бардак. А теперь стал порядок и уют. Или это Катины духи создают такую атмосферу? Подумать я не успел. Из Машиной спальни выскользнуло мое чудо в желтом халате и беззвучно прижалось ко мне.
Вместо убийственной фразы про кольцо я – совершенно неожиданно для себя – прошептал:
– Как я по тебе соскучился!
– И я! – Кошка уткнулась носом промеж моих ключиц. – И я тоже! Мяу! Какой ты небритый!
**Оставшись одна в пустой квартире, я несколько поостыла. Чего это я в самом деле с порога на человека кидаюсь? Он и так герой, почти две недели с ребенком сражался! Подумаешь, не пропылесосил!
На кухне на тарелочке лежали запеченные бутерброды с сыром. Сергей мне даже завтрак приготовил! Я просто свинья…
С такими невеселыми мыслями я потащилась в магазин, чтобы загладить вину вкусным ужином.
Стандартный набор действий – уборка, закупка, готовка – занял стандартные три часа. В двенадцать я логично рассудила, что если нужно в час забрать из школы Машу (а просить об этом бабушку в день приезда просто преступление по отношению к ребенку), то идти сейчас на работу глупо. Я ограничилась телефонным звонком.
– Я одного не понимаю, – сказал директор, выслушав мой пятнадцатиминутный отчет о поездке, – почему ты радуешься? Работа ведь планировалась для тебя лично. А если ее не будет, то что ты собираешься делать в Москве?
– Ничего.
– И что, в сентябре на выставку не придешь?
– Приду. Посмотреть.
– А на «Non fiction» уже приплетешься, обливаясь слезами, и я буду в буфете отпаивать тебя дорогущим кофе? А ты мне будешь рассказывать, что дома сидеть не можешь.
– А вдруг могу?
– Ладно, у тебя есть еще немного времени на раздумья. На работу придешь?
– Не-а.
– Ну и не надо… Не больно-то и хотелось… Завтра в девять, как штык. Будем план на выставку писать. Нужно тебя использовать, пока ты еще здесь.
