Ольга Егорова - Магический код
Отпущенные на волю руки бродили но ее жесткой спине, одна рука скользнула по талии наверх и замерла в тот момент, когда Иван почувствовал в своей ладони ее сердце. Оно билось так же быстро и громко, как и его. Открыв на миг глаза, он увидел, что все вокруг движется — пол, потолок, кухонные шкафы и микроволновая печь, — все кружится, все взлетает и падает, и снова закрыл глаза, чтобы не видеть больше этого безобразия.
Она тихо застонала в тот момент, когда он накрыл ладонью и легонько сжал ее грудь. Оторвавшись на миг от ее губ, он слегка отстранился и быстро нащупал пуговицу у нее на халате. Расстегнул одну, вторую. Пальцы не слушались, были совсем деревянными и двигались слишком медленно. Он нахмурился. Диана тихонько засмеялась и сама расстегнула третью пуговицу. И сама притянула его к себе, запрокинула, давая возможность приникнуть губами к лоскутку восхитительного горячего шелка. Он целовал ее шею, ее нежное и круглое белое плечо, медленно спускался все ниже и ниже. А она торопила, тянула вниз его голову, хотела, чтобы он поцеловал ее грудь, и совсем не собиралась этого скрывать. И даже прошептала:
— Ну, пожалуйста…
И задрожала всем телом в тот момент, когда он наконец добрался до соска и, втянув его в себя, нежно скользнул языком.
Он забыл обо всем на свете. Ему казалось, что, кроме этой секунды, кроме реального «здесь и сейчас» и кроме них двоих, на свете не существует ничто и никто. Что помешать ему любить ее может только не вовремя случившийся апокалипсис.
Поэтому не сразу понял, почему она вдруг вздрогнула, напряглась, как струнка, быстро оторвала его от себя, стремительно схватилась за кухонное полотенце и повернулась к мойке. Из-за стены донесся звук шагов — Иван слышал этот звук, но все-таки не понимал, какое он может иметь к ним отношение. И только в тот момент, когда скрипнула дверь и в проеме показалось лицо Тани, наконец сообразил, в чем дело.
— Ой, Иван, — сказала Таня. — Какой ты смешной в этом фартуке. Ты что, помогаешь маме мыть посуду? Мам, а я журнал уже дочитала.
Иван кивнул, зная, что голос у него сейчас будет хриплый, а пугать Таню ему не хотелось.
— Представь себе, он помогает мне мыть посуду. — Диана продолжала стоять к Тане спиной, потому что три пуговицы у нее на халате по-прежнему были расстегнуты. Потом повернулась вполоборота, перекинув для маскировки через плечо полотенце, и потихоньку застегнула пуговицы. — Потому что больше помогать мне мыть посуду некому. Потому что моя родная дочь помогать мне мыть посуду не собирается. Вот и приходится просить о помощи чужого человека.
— Иван не чужой, — возразила Таня и спросила, обращаясь к Ивану: — Ты ведь не чужой, правда, Иван?
Иван все еще опасался, что его голос может быть хриплым, поэтому снова обошелся молчаливым кивком.
— И вообще, с каких это пор вы с Иваном перешли на «ты»? — поинтересовалась Диана.
— С сегодняшних, — ответила Таня. — Иван мне сам разрешил. Правда, Иван?
Третий молчаливый кивок выглядел бы, наверное, подозрительно. Поэтому все же пришлось решиться и пробормотать себе под нос короткое «угу».
— Интересный был журнал?
— Ужасно интересный. Спасибо, мам.
— Тебе спать не пора? Уже одиннадцатый час.
— Пора, наверное.
— Тогда пойдем стелить постель. И укладываться. А Иван, я думаю, с оставшейся посудой и без меня справится. Раз уж он нам не чужой. Правда, Иван?
— Угу, — кивнул Иван.
— Спокойной ночи, Иван, — сказала Таня.
— Спокойной ночи, Таня, — ответил Иван.
Голос на самом деле был хриплый, но Таня даже не заметила. А если заметила, то, по крайней мере, не испугалась.
— А мама мне всегда говорит «Спокойной ночи, заяц». Мне так больше нравится.
— Тогда спокойной тебе ночи, заяц, — улыбнулся Иван.
Довольное лицо Тани скрылось в дверном проеме. Следом за Таней скрылась Диана, и Ивану не оставалось ничего иного, как выдавить из банки очередную каплю ядовито-зеленого моющего средства и намылить очередную грязную вилку.
Когда Диана, тихо прикрыв дверь, снова к нему вернулась, он уже закончил с мытьем посуды, почистил порошком раковину, сполоснул ее и вытер сухой тряпкой. И сидел на табуретке, поджидая Диану, только фартук снять забыл.
Иван сидел на табуретке и боялся. Он ужасно боялся, что теперь, когда Диана вернется, все то, что было совсем недавно между ними, окажется неправдой. Что она отшатнется, если он попытается ее обнять, или залепит ему пощечину, если он рискнет прикоснуться к ее губам своими губами.
Потому что сам до конца не мог поверить в то, что все случилось на самом деле.
Диана на минуту задержалась в дверном проеме, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и молча смотрела на Ивана. А он подскочил со своей табуретки, как вскакивал в детстве со стула, когда в класс входил директор, или завуч, или просто любой взрослый человек.
— О господи, — сказала Диана. — Нет, Иван, ты себя в зеркале видел?
— Нет, — честно ответил Иван. То, что она сказала ему «ты», немного обнадежило — значит, и правда что-то такое случилось между ними, что позволило забыть о формальностях.
Они разговаривали шепотом, потому что за стеной спала Таня.
Диана прошла мимо Ивана в ту часть кухни-прихожей, которая была прихожей. Остановилась напротив подвешенного на стене зеркала и велела ему подойти.
Иван послушно подошел, встал напротив зеркала и уставился на свое отражение.
В зеркале отражалась помятая физиономия растрепанного мужчины, одетого в красный фартук с большими белыми горошинами. Вид у мужчины был счастливый до неприличия и вместе с тем чуточку взволнованный.
Диана стояла рядом и тихо смеялась. Он смотрел на ее смеющееся отражение и улыбался, той самой глупой улыбкой, которая просто прилипла к нему в этот вечер.
— Надо его снять, — прошептала Диана. — Он тебе идет, конечно, но все-таки ты в нем ужасно смешной.
Она шагнула ему за спину и развязала тесемки. Теперь фартук повис на Иване, отчего он выглядел еще более смешным. Оставалось только снять петлю с шеи. Но в тот момент, когда Диана подняла руки — так, как поднимает руки женщина, когда хочет обнять мужчину, — Иван вдруг забыл про фартук, жадно притянул ее к себе и снова стал целовать.
И все повторилось — сперва он целовал ее нежно и осторожно, и она была чуточку каменной. Потом она расслабилась и стала почти неистовой — ее руки, забравшись под фартук и джемпер, скользили по его телу, гладили грудь и спину. В те редкие секунды, когда губы ее были свободны от поцелуя, она постоянно что-то говорила. Она болтала почти без умолку, шептала ему «Ах ты мой хороший» и «О господи», и он сходил с ума от нежности, от этой ее способности разговаривать в такие минуты, когда разговаривать невозможно. Когда невозможно дышать, думать, видеть и слышать. Когда можно только чувствовать.
Снова, как в прошлый раз, его деревянные пальцы смогли расстегнуть только две пуговицы на ее халате. Снова она расстегнула третью и сразу же с жаром притянула его к груди, не позволив насладиться круглым и белым плечом и тонкой шеей. И даже не стала просить ни о чем, просто притянула, прижала и не отпускала, вцепившись в его волосы, как кошка, до тех пор, пока пальцы сами не разжались бессильно, а руки не упали вдоль тела.
Он на миг отстранился. Ему хотелось видеть ее, окинуть взглядом лицо, губы, глаза, тонкую шею, круглое белое плечо и розовый мокрый сосок. Этого было мало, ужасно мало, и он расстегнул четвертую пуговицу на ее халате, потом пятую, последнюю, распахнул халат и снова отстранился, снова стал рассматривать, а потом опустился на колени и стал целовать ее живот и узкие мальчишеские бедра.
Голова кружилась так, как будто он только что спрыгнул с карусели.
— Ах ты, — прошептала она, — ах ты мой хороший…
И снова потянула его наверх. Он послушно поднялся, прислушиваясь к движениям этих рук, уже легко понимая по этим движениям, чего она сейчас хочет. И стал выполнять ее желания, целуя, лаская, сжимая там, куда направляли его ее руки.
Кровь шумела в голове, а перед закрытыми глазами мелькали какие-то фиолетовые и темно-зеленые пятна. Руки уже дрожали, а внутри, обжигая, горело пламя, которое мучительно хотелось выпустить наружу. На миг оторвавшись от ее губ, он увидел перед собой ее широко распахнутые глаза.
— Я хочу тебя, — прошептала она хриплым голосом. — Я хочу тебя так, что мне кажется, сейчас внутри все лопнет и разорвется на мелкие кусочки. И я сразу умру.
Сердце рухнуло вниз и застучало где-то в районе желудка. Она стояла спиной к шкафу, и он бережно подтолкнул ее к этому шкафу, а потом стал делать то, что начинают делать уже за гранью обычных ласк. Она отрывисто и тихо стонала, туго обхватив его пальцы сильными, гладкими и влажными мышцами. Не стесняясь, направляла его руку, двигала бедрами и все время бормотала «О господи» и «Я сейчас умру».
