Луиза Розетт - Больше никаких признаний
— Нет, — говорю я, начиная немного нервничать. — Но у меня вопрос. Что, если он что-то скажет, и я захочу задать еще вопрос — это разрешается?
— Конечно, — говорит доктор. — Если я посчитаю, что вопрос сложный, я просто попрошу тебя двигаться дальше. Как тебе такой вариант?
Ее перебивает мама:
— Что вы понимаете под сложным вопросом?
— Все, что может его взволновать, я хочу избежать такого. Но буду честна с вами, он не может дождаться вашего прихода. Думаю, возможность извиниться перед вами будет для него очень полезна. Я только сейчас понимаю, что не продумала этот момент.
Смотрю на людей, ждущих приема, у всех такой же взгляд, как у парня, который стоял за нами в очереди в регистратуру. Не хочу, чтобы Гейб передо мной извинялся. То, что он сделал, теперь не кажется таким ужасным. Вся злость на него, которую я так долго чувствовала, почему-то превратилась в сожаление. Сожаление о том, что он теперь лежит в отделении для душевнобольных ветеранской больницы после попытки суицида и беспокоится по поводу моих чувств.
Смотрю на маму, которая читает мои эмоции, как открытую книгу. Она сжимает мою руку.
— Просто придерживайся своих вопросов, и все будет отлично.
Мы входим в переговорную — вот и он. Он не похож на монстра, плохого человека или того, кто хочет причинять боль другим. Он похож на парня немногим старше меня, с темными кругами под глазами, огромный накачанный больничный санитар стоит рядом. Точно не знаю, кого защищает санитар — нас или Гейба. Возможно, всех сразу.
На его запястьях нет бинтов, что заставляет меня задуматься, каким способом он пытался убить себя. А потом я задумываюсь, почему вообще хочу это знать.
При виде Вики у Гейба загораются глаза. Он встает, чтобы обнять ее — он просто огромный, примерно 180 сантиметров ростом, и с гигантскими мускулами. Санитар — ребенок по сравнению с ним. Вики практически не видно под его руками.
— Как сегодня себя чувствуешь, Гейби?
Его мощная грудь приглушает ее голос.
— Нормально, мэм, спасибо, — мягко говорит он.
Его слова звучат ненатурально, как будто его недавно научили так говорить, и он повторяет заученное.
— Всегда рад вас видеть.
— Хочу познакомить тебя с моими друзьями. Это Кэтлин и Роуз Царелли, семья Альфонсо.
Пристальный взгляд Гейба переключается на нас, и его глаза мгновенно наполняются слезами. Я делаю шаг назад, борясь с желанием спрятаться за маминой спиной и пугаясь неприкрытой боли, которая исходит от него. Это слишком… Слишком мне знакомо.
Доктор Корнинг тут же берет все в свои руки.
— Гейб? Все поймут, если ты не захочешь сегодня говорить.
— Нет, мэм, я в порядке, мэм, — успокаивает он доктора.
Он неуклюже подходит к нам и жмет руку маме.
— Приятно познакомиться, мэм, и с вами тоже, мисс, — говорит он мягким голосом, совсем не сочетающимся с его внешним видом.
— Он был офигенным парнем… простите за бедность речи… и мне очень жаль, что он погиб. Не знаю, почему Бог забрал такого человека… с семьеи, такого умного и все такое… и оставил меня, — он трясет головой, будто пытается от чего-то избавиться. — Извините. У меня пара лампочек в голове перегорела, и я просто говорю всякую хрень… извините… которая приходит на ум.
— Мы понимаем, — говорит мама, все еще сжимая его руку.
Могу сказать, что ее растрогал этот огромный, похожий на плюшевого мишку, сломленный человек, который говорит такие хорошие слова о моем отце. Ей всегда хотелось защитить меня от воспоминаний незнакомцев о папе, но на самом деле, просто потрясающе слышать, как незнакомый нам человек рассказывает о нем — это возвращает его к нам.
Мы очень рады с тобой познакомиться, Габриэль, — мама искренне ему улыбается и гладит его руку, прежде чем отпустить, мы можем начинать? — спрашивает она у доктора Корнинг.
Доктор Корнинг в последний раз вопросительно смотрит на Габриэля, и он кивает. Мы все садимся за стол, за исключением охранника, который так и стоит рядом с Габриэлем. Похоже, мы должны притвориться, что не замечаем его.
— Давайте, мисс. Я готов к вашим вопросам, — говорит Гейб, скрещивает руки и опускает взгляд, словно готовится к наказанию.
Я смотрю на свой лист бумаги, и слова начинают расплываться. Зачем я это делаю? Мои боль и скорбь реальны, но они — лишь крошечная часть войны. Человек, сидящий напротив меня, был там, он был в грузовике, который взорвался, и видел своими глазами такое, о чем никогда не сможет говорить. И я явилась требовать ответов о видео, которое он выложил в интернете?
Какого черта я о себе возомнила?
Я смотрю в его большие карие глаза такие серьезные и дружелюбные.
— Я прошу прощения, надеюсь, я не потратила ничье время, но я не собираюсь задавать эти вопросы. Вы… Вы не заслужили, чтобы вас допрашивали.
Гейб смотрит на Вики и на доктора, а потом переводит взгляд на меня.
Ну, это хороший поступок и все такое, но у меня есть объяснение для того, что я сделал, и я как бы хочу рассказать, если вы не возражаете.
— Вы не должны ничего…
Мама перебивает:
— Роуз, пусть Габриэль скажет то, что он хочет сказать.
Гейб бросает взгляд на доктора Корнинг, которая смотрит на меня.
Я киваю.
— Да. Извините.
Гейб ерзает на стуле, на котором едва помещается, пытаясь устроиться поудобнее.
— Я тогда был как бы не в своем уме, но не знал об этом. Я снимал на видео все — я вроде как помешался, так они это называли. Когда я приехал домой, мне снились эти видео, играли у меня в голове каждую чертову ночь… извините… и мне нужно было их остановить. Я выложил их в интернете, потому что подумал, что это может помочь, ну, знаете, отправить их во внешний мир и все такое.
Он наклоняется вперед, откидывается назад и снова наклоняется вперед. Я слушаю так внимательно, что почти не дышу.
— Я хочу сказать вам и вашей маме, что я совсем не подумал о вас и теперь жалею об этом. Очень-очень жалею. Не знаю, как эти люди из телевизора узнали о видео, и не знаю, где они нашли мое имя, но я, блин, уверен… извините… что я им его не отправлял. В любом случае надеюсь, что вы сможете меня простить, и что, когда я отсюда выйду, я отплачу и вам, и мисс Вики.
Мы с мамой слишком ошеломлены, чтобы отвечать. К счастью, Вики перехватывает инициативу:
— Конечно, мы прощаем тебя, милый, и ты не должен делать ни единой вещи, чтобы нам отплатить — только приходи в себя и выбирайся из этого места. Без обид, доктор Корнинг.
— Я тоже хочу именно этого, — кивает доктор.
— В те дни я грустил, или злился, или что-то среднее. Не знаю, зачем я разгромил бар и подрался с теми ребятами. Мой док по мозгам говорит, что иногда я принимаю плохие решения, потому что чувствую, что всегда должен грустить или злиться, и все из-за этого.
