Нина Бодэн - Знакомые страсти
Гермиона не сводила с нее невидящего взгляда, и Малышка разозлилась на себя. Глупо и нечестно так ставить вопрос. И трусливо к тому же. Как будто она пришла к врачу с постыдной болезнью и спрашивает у него совета якобы для подружки.
— Если ты не хочешь говорить о нем, не надо, — виновато улыбнулась Малышка. — Я понимаю. Я хочу сказать, если тебе больно вспоминать даже теперь, когда прошло столько времени… Мама — твоя подружка Хилари — рассказала мне, что знала сама, а этого немного. Ну, он был приятным молодым человеком, один раз починил ей велосипед и не знал о твоей беременности. Она сказала, ты была необыкновенно храброй, уехала, ни слова не сказав ему, а ведь как будто очень его любила.
— Ради всего святого, о ком ты говоришь?
Малышка глядела на тучную старуху, на ее усталое и все еще красивое лицо, на ее красные изумленные глаза — теперь они были вовсе не пустые и не безразличные — и жалела ее. Бедняжка, до того старая и измученная, что ей не до давней любви, тем более оборванной обстоятельствами…
— Наверно, не стоило спрашивать тебя о нем, — сказала она ласково. — Не стоило ворошить прошлое. Но я говорю о моем отце! Об итальянце. О Марио! Его ведь так звали? Теперь мне кажется, что папа с мамой назвали меня Мэри в его честь. — Это было бы в духе мафочки назвать свою приемную дочь в честь отца, которого она никогда не узнает, чтобы сохранить между ними родственную связь. У Малышки на глаза выступили слезы, но она постаралась их сдержать. — Правда, мне только сейчас это пришло в голову!
Гермиона рассмеялась. Она поставила стакан на пол и громко расхохоталась, сотрясаясь всем своим массивным телом.
— О Господи Боже мой! Это надо же! Я и забыла! Забыла о романтической чепухе, которую когда-то наговорила ей! Забыла, как меня понесло тогда, по выражению Ребекки Уэст, на «вздорной лошадке»! Вот уж не думала, что это когда-нибудь всплывет. О Господи! Мне надо было знать, что у Мартина не хватит мужества самому сказать правду. Вот сволочь!
— Я не понимаю.
В комнате было тепло, но Малышка вдруг задрожала всем телом и капли холодного пота выступили у нее на лбу. Она подумала: ну, конечно, она пьяна, как я не заметила раньше? Рассказывала о своем зяте-алкоголике, а сама-то тоже, видно, пьяница. Прячет бутылки, врет о вывихнутой лодыжке!
— Выпей, — сказала вдруг Гермиона. — Это тебе поможет. Да и меня успокоит. Не возражаешь?
Малышка встала, взяла стоявший на полу стакан Гермионы и от души плеснула в него виски, которое Гермиона выпила одним глотком. Ее передернуло. А Малышка села и со страхом стала следить за старухой, в глазах которой теперь сверкал злобный азарт.
— Он должен был сказать мне. Ну, предупредить меня! Ладно, что есть, то есть. Для тебя, верно, это шок. Ну, извини. Твой отец дурак. Нет, не мне его винить, я понимаю, в каких он был клещах. У меня не хватило храбрости ей рассказать, так чего же ждать от него? Мы не посмели оскорбить невинное создание.
Она раскурила следующую сигару, а потом сердито, даже враждебно посмотрела на Малышку.
— Ладно, слушай, — сказала она. — Была Хилари. Моя лучшая, моя единственная настоящая подруга, которая всегда была добра ко мне. Мы жили в деревне, две еще вполне молодые женщины, вместе с детьми пережидали там войну. Мне было скучно до слез. Мужа я не особенно любила — грубиян, задира, — но все-таки это была жизнь. А на той проклятой ферме мне совсем нечего было делать, разве что возиться с детьми, развлекать их, кормить да еще по нескольку миль шагать до магазина. Никаких радостей, никаких вечеринок, никакого секса — мне этого тоже не хватало. Я ведь привыкла спать с мужем. К Хилари хотя бы изредка приезжал Мартин. И она любила свою рехнувшуюся тетку и свою дочь. А потом они умерли, одна за другой. Даже Хилари едва выдержала. Нет, ничего такого. Она как будто заледенела. Не плакала даже на похоронах дочери. Стояла и смотрела с застывшим лицом, как земля сыплется на гробик. Она всегда была сдержанной, даже в детстве, все в себе таила. Сильная она. Сильнее Мартина. Ему требовалось утешение. И я стала этим утешением. Вот и все.
— Все? — Малышка с ужасом поняла, что с трудом сдерживает охватившее ее нелепое желание рассмеяться. И голос у нее срывался из-за рвущегося наружу смеха. — Бедная мафочка!
— Ты так зовешь ее? — с интересом спросила Гермиона.
Малышка кивнула. Ей стало стыдно, словно, сболтнув о детском прозвище, она совершила предательство по отношению к приемной матери.
— Я сделала, что могла, — сказала Гермиона. — Порвала с Мартином и бежала, не сказав ему о своей беременности, а Хилари — о том, куда еду. Мне хотелось, чтобы они ни о чем никогда не узнали. Я только об этом и думала, и это делает мне честь. Всего остального как будто не существовало. Детей даже бросила. Я надеялась… Нет, не будем об этом. Вряд ли это было честно по отношению к тебе. Но у меня все равно не было ни денег, ни храбрости, чтобы решиться на что-то большее, чем джин и горячие ванны. А потом явилась она. Моя лучшая подруга, моя спасительница приехала, чтобы позаботиться обо мне, взять меня под свое крылышко, мой ангел-хранитель! Что мне было делать?
Она улыбнулась. Сначала хмуро, а потом вновь разразилась своим веселым кудахтаньем.
— Можно сказать, что это стало началом моей карьеры! Я имею в виду историю об итальянском пленном. Пришлось изрядно поднапрячь мозги. Не могла же я выложить Хилари голый сюжет, и все. Она ведь не дура. Мне надо было убедить ее. Одевая в плоть и кровь первую пришедшую мне на ум ложь, я обнаружила, что у меня есть кое-какой талант! И он мне очень пригодился, когда старина Гилберт вернулся домой из плена. Благодаря этому таланту я кормила Гилберта, детей, оплачивала образование и его счета. — Она поглядела на Малышку и подняла стакан. — А все благодаря тебе! Мы все должны сказать тебе спасибо.
— Оставь свой балаган!
Гермиона удивленно подняла брови и усмехнулась.
— Ведь ты забавляешься, — со злостью проговорила Малышка.
— Почему бы и нет? Девочка, ради Бога, брось ханжить. Все давно прошло и быльем поросло.
— Не для меня.
— Не по моей вине?
— Нет. Наверно, нет.
Вроде, мне надо злиться на папулю, подумала Малышка. Но ей не хотелось на него злиться. Она жалела его. Как он, судя по всему, испугался, когда она налетела на него со своими вопросами? Скорее всего, он и теперь в ужасе, ведь она в любую минуту может все выложить мафочке, которая воспримет это как страшное предательство после стольких-то лет. Даже мафочка не простит его за дурацкий фарс, устроенный им из их счастливой жизни, из их благополучного брака, из ее привязанности к приемной дочери!
